Вилла Бель-Летра - Алан Черчесов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Причем тошнота — это лучше, потому что сюжетом была предусмотрена сексапильная барышня с Адриатическим именем. А в общем, конечно же, пакость.
Суворов вышел за ворота усадьбы и зашагал наугад по дорожке в поисках озера. Ну-ка, где тут у вас, товарищи немцы, выход на волю? Отоприте, пожалуйста, русскому литератору…
Оказалось — целое море. Беспредельная щедрость стекла.
Разделся, бултых — и поплыл… (И забыл… И зажил…)
Одно слово — лето!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ (Перипетия)
Внезапные повороты в ходе событий обозначают словом «перипетия». В этом смысле добротный детектив должен быть напичкан перипетиями, как рождественский гусь яблоками. Секрет только в том, чтобы яство не разошлось при готовке по швам. Отсюда нехитрый рецепт: максимальный огонь, много перца, подавать с пылу с жару.
Арчи Куннинг. Как приготовить бестселлер в домашних условияхБез драки, однако, не обошлось. Посреди ночи Суворова разбудили приглушенные голоса, хоронящие в деловитой поспешности тишину, и скрип лестницы над головою. Кто-то взбирался на башню. Вслед за ним бежали шаги многих ног. Накинув халат, Суворов приблизился к двери, из-под которой бледным ядом полз к его тапкам снаружи неряшливый свет. Прислушавшись, распознал женский плач, перемежаемый вопросительными интонациями чужого участия, и распахнул дверь на площадку. Адриана сидела на стуле перед большим антикварным бюро и неуклюже отбивалась от судорог. Тело ее сотрясалось икотой и всхлипами. Над нею навис человек в накинутой поверх пижамы мокрой ветровке и на нескладном английском пытался ее успокоить. Там же стоял, объясняясь с лающей рацией, полицейский огромного роста с расстегнутой кобурой. В другой руке он держал резиновую дубинку, напоминающую гигантский палец-протез. На перилах Суворов увидел торчащий кверху копытцем фонарь. Откуда-то снизу покаянно печалился бас Жан-Марка Расьоля. Лицо Адрианы распухло у левого глаза и, словно от него отрекшись, подалось вправо, прихватив за собою дрожащий в конвульсиях рот. Суворов вернулся к себе, наполнил водою стакан и поднес его девушке. Та не сразу заметила. Пить ей было труднее, чем плакать.
— Спасибо, — сказала она, попробовав улыбнуться.
Немец в пижаме ему благодарно кивнул и стал объяснять:
— Сначала будилась жена. Потом потолкалась в меня, а сама телефонирен в полицию. Мы здесь рядом гостим за друзей, пока они передыхают на море. Тоже вилла, хотя не такая большая и взрослая… Я заспешил на дорогу, а там сидела она, под забором, запуталась в плющ и расстроенно плакала. Я пытался ей помогать, но она не заслушивала. А тут дождь капал сильно, лужа с ванну под ней… Как увидела фары от полицейского вагена, убегала сюда. Мы трудно успели… Хорошо, что оконце на башне заклинился.
— Его будут судить?
— Не знаю, — ответил тот сокрушенно. — Допустимо, если она…
Он сделал руками стеснительный жест, имитируя подпись.
— Едва ли, — Суворов с сомнением покачал головой. — А где был он сам?
— У себя. Спал, как малютка. Но до сна ему не теперь!.. — хохотнул было немец, но тут же устыдился неуместности собственной шутки. Чтобы его подбодрить, Суворов предложил ему кофе.
— Вы промокли. Надо согреться. Или, может, по капельке шнапса?
— Нет-нет-нет! — зачастил тот возбужденно. — После кофе я не усну, а от шнапса напротив — спать долго. Мне завтра рано подъем.
— Адриана, а вы?
— Я в порядке. Спасибо. Только мне очень… — она замолчала.
Суворов попробовал угадать:
— …Больно?
— Нет. Гадко. И, прах вас возьми, стыдно смотреть вам в глаза…
Он присел перед нею на корточки, взял ее руку в свои и только теперь разглядел у нее на груди, в нескольких сантиметрах от горла, влажную марлю с горящей розочкой посреди, в которой узнал послед крови. Адриана покачала головой:
— Это не он. Жан-Марк — это глаз. Тут царапина от родео. Одна воинственная компатриотка, прибывшая из Калабрии, метнула в меня сорванный с вешалки штырь. Так сказать, поразила копьем. К ее сожаленью, копье поломало свой зуб о мое железное сердце и отвалилось порожним стручком. Потом был мой ход. Я отдала предпочтенье стеклу. Надпись к картине: «Бутылка бьет рог».
— Рог?
— Ну да. В прямом смысле, без адюльтера… Та штука, на которую вешают шляпу. Можно, конечно, поискать еще аналогии, значительно ниже по корпусу, но, боюсь, они вряд ли добавят мне обаяния. Так что пусть будет рог… И не надо на меня так смотреть, а то под вашим жалостливым, глупым взглядом я чувствую себя сиротой. Лучше уж отвернитесь, Суворов, и притворитесь, будто готовы меня извинить за то, что я безобразно пьяна.
— Да ладно вам. С каждым может случиться такое.
— Оставьте. Проблема в том, что, когда происходит нечто такое, в роли этого каждого выступаю лишь я… Вы полагаете, это впервые?
— Полагаю, с вами это стряслось в последний раз.
— Жизнелюб — ваше кредо?
— Иногда.
— И когда же?
— Когда, как сейчас, утешаю избитую молодость, под сурдинку любуясь ее красотой.
— Протрите глаза: я сейчас так противна…
Полицейский выключил рацию и направился к ним:
— Вы тоже француз?
— Нет. Хотя и участник Антанты… Берите правее по карте: Россия.
Взгляд стража порядка сделался сразу тоскливей:
— И надолго вы здесь?
— На три месяца. Да вы не волнуйтесь: я дал маме клятву потерпеть этот срок и не бить по лицу местных женщин.
Юмора полицейский не оценил. Наручники, свисавшие с пояса, стали сразу как-то заметней.
— Эти двое… Они при вас ссорились? Он ей уже угрожал?
— Нет. Оба вели себя на редкость прилично и мило.
— Мне нужно в ванную, — сказала Адриана. — Вы позволите?
Суворов проводил ее к себе, потом вернулся на площадку, где уже стоял, облокотившись о батарею, Расьоль. Второй полицейский оказался менее грозным, зато подозрительным и с лошадиным лицом, что, впрочем, не мешало ему по-кроличьи пришепетывать, налегая на «ф»:
— Почему пофтрадавфая в вафэм номере?
— Насколько я понимаю, в ее собственном проводился допрос. Не рискнула мешать вашей интимной беседе.
— Пов’вольте… — полицейский прошел в его комнату и постучал авторучкой в дверь ванной. Адриана матерно выругалась, и трое мужчин, исключая скульптуру колосса с дубинкой, прыснули со смеху.
— Так-то, дружище. Не тревожьте раненого зверя, даже если он принял обличие сучки, вымокшей в тряпку из-под кальсон. А еще, я скажу…
— Расьоль! — прервал Суворов готовые сорваться у француза с языка излияния. — У вас-то что под глазом?
— Это? Ух, черт, болит!.. Это — кровавый знак страсти. Ну и взбучку она мне устроила, я вам доложу! Куда безопасней иметь дело с овчарками из журналистского цеха, чем отпустить пощечину помешанной на литературе мадемуазель. Но, верите, я не сдержался: эта злобная стерва приревновала меня к какой-то жирной заднице в баре, на которую я, клянусь честью, не покушался. Так — разве что из любезности ее ущипнул, чтоб поглядеть, как побежит рябь по ее безразмерной волне. Никакого намерения вызвать шторм. Чистейшая филантропия. А Адриана взбесилась и стала меня обзывать. Я снес «идиота», «вонючку», «ублюдка» и «грязную сволочь» (последнюю — трижды!), но потом она заорала на весь этот бар, что я буйвол с гнилыми зубами, — и вот тут я вспылил. Да и как иначе, если мой дантист обходится мне дороже, чем жемчужные ожерелья каннских шлюх их любовникам! Ненавижу, когда глумятся над истиной. Не будь она писателем, я бы, возможно, и перетерпел. Но так коверкать детали! Согласитесь, это недопустимо…
— Потому вы вернулись один?
— Если честно, не помню. Пока амазонки дрались, я вздремнул. Что ж было попусту нервничать! В победе своей подопечной я не сомневался, так что взял себе на десяток минут внеурочный тайм-аут. А потом, как проснулся, настроил было очки, чтоб смотреть их эпический бой, но был сильно разочарован: место, знаете ли, показалось каким-то уж больно несвежим… я бы сказал, окаянным, чужим. Иной раз так бывает, когда вдруг некстати трезвеешь (как будто на целую старость вперед) и видишь, что сунут по самую душу в помои. Поганое чувство. Вот-вот захлебнешься. Так и тянет удрать. Ну, я взял и уплыл. Про Адриану же, каюсь, не вспомнил.
— Заливайте, да в меру! Вы что ж, добирались из Тутцинга вплавь?
— К счастью, комфортней: был доставлен сюда на борту дежурного катера. Не удивляйтесь: крепко выпивший человек легко сойдет за инфарктника, особенно если его донимать громко вопросами на незнакомом ему языке, да еще в тот момент, когда он изготовился подогреть своей струйкой ночную прохладу тевтонского озера. Так что подбросили меня в пять минут. Оставалось сбежать от охраны и пробраться по парку сквозь плотные тени химер. Несмотря на свою к ним понятную вам анти… Оп-па! Иди ко мне, малыш, дай я тебя приголублю, — он раскрыл руки навстречу возникшей в дверях Адриане. К изумлению Суворова, та податливо вплыла в объятья и прильнула щекой к его лысине. — Так-то лучше, мон миньон. Папочку надобно чтить, а не мутузить.