Рыцари света, рыцари тьмы - Джек Уайт

Барон умолк, по очереди оглядел трех молодых рыцарей и не сдержал улыбки:

— Я бы желал знать, не закрались ли у вас самих какие-либо вопросы, но, вероятно, для них еще не пришло время. Сейчас вам лучше спокойно взвесить все, что я вам сказал. Идите подумайте пока.

— A y меня есть вопрос, — заявил Годфрей и распрямил спину.

Разговор происходил тем же вечером. Все трое сидели на лугу, привалясь к обомшелому стволу дерева. Закатное солнце давно протянуло по траве длинные тени, а друзья уже который час размышляли над словами барона, храня молчание.

Гуг склонил голову набок и исподлобья посмотрел на приятеля.

— К моему отцу? Даже не знаю, где он сейчас может быть.

Не к твоему отцу, а к тебе самому, потому что именно ты штудируешь орденский устав и вообще ты у нас ученый человек…

Годфрей хмурился, и в его взгляде не было и намека на прежнее легкомыслие. Гуг удивленно поднял бровь, но потом кивнул с важностью, оценив искренность приятеля:

— Давай, спрашивай. Я, конечно, мало преуспел, но отвечу, если смогу. Что тебе нужно знать?

Годфрей еще посидел насупившись, очевидно обдумывая, как лучше выразить свою мысль, потом произнес:

— Ладно. Что ты сам думаешь о нашем обучении?

Гуг лежал не двигаясь, закрыв глаза, и молчал. Затем он повернулся, оперся на локоть и в упор посмотрел на Годфрея.

— Я не понимаю твоего вопроса. Ты хочешь знать мое мнение о знаниях, полученных нами с самого рождения? Если тебя это интересует, тогда давай сходим за учебными мечами, и я смогу пояснить это на деле. Здоровая усталость полезней, чем глупые разговоры.

— Нет-нет, я совсем не это имел в виду… Не знаю, как и сказать, но это очень важно для меня. — Годфрей опять запнулся и в отчаянии посмотрел на Гуга. — Сам-то я понимаю, что хочу спросить, но в слова это не укладывается. Подожди, я еще подумаю.

— Думай сколько влезет — я подожду.

Гуг снова улегся на спину и прикрыл глаза. Пейн даже не пошевелился. Вскоре Годфрей повторил попытку:

— Я хочу знать, во что ты веришь.

Гуг, не открывая глаз, задал встречный вопрос:

— Почему тебя это интересует? Зачем это тебе? Вера — дело моего разума.

— Ну же, Гуг, не упрямься! Я ищу твоего совета, потому что сам не понимаю, во что я верю.

Гугу пришлось-таки открыть глаза.

— Как это ты не понимаешь? От тебя, Гоф, я не ожидал услышать такую глупость.

— Это вовсе не глупость. Гуг, ты же меня знаешь — я всегда и во всем подчинялся старшим по возрасту и титулу. Я верю в то, перед чем мне было велено преклоняться; так повелось с самых первых дней на занятиях у брата Ансельма, когда все мы были еще желторотиками. Нам ведь и возможности выбора-то не давали, правда? Разве Церковь не велит нам верить всему, чему нас учат? Священники проповедуют, что мы по скудоумию своему не можем постичь Господа и Его учения без их помощи. Они — посредники между Богом и людьми, и только им дано доводить до нашего сознания Его таинства, послания и повеления. Они всегда это твердили, а я им, разумеется, верил… до недавних пор.

Голос его стих, и Годфрей некоторое время сидел в задумчивости, потом продолжил:

— А сейчас я не знаю, чему верить… И сам не понимаю, с чего вдруг такие сомнения… Когда я вступил в братство, прошел восхождение и узнал об истоках ордена — о том, что наши предки были иудеи, а дружественные семейства берут начало в жреческой секте ессеев, — мне и в голову не пришло этому удивляться, хотя знание было новым и необычным. Мне даже удалось разграничить эти два источника сведений: древнюю историю и нынешнюю жизнь. Сам поражаюсь, что мог так долго мириться с этим противоречием. Но за последние несколько месяцев все вдруг перепуталось и смешалось — церковные постулаты и наказы ордена, их совпадение и противоборство — и эти мысли так заполонили мой рассудок, что теперь я сам не понимаю, чему все-таки верить. Сведения стекаются по двум руслам, и оба источника заслуживают полного доверия, оба претендуют на верховенство, оба провозглашают себя единственным путем, приводящим к истине, но ни один ничего толком не объясняет. — Он еще помолчал, а затем добавил странно спокойным, бесцветным голосом: — Растолкуй мне, а, Гуг?

Гуг смотрел на него и качал головой, но не успел он вымолвить и слова, как вмешался лежащий рядом Пейн, подставивший лицо последним лучам заходящего солнца. Не открывая глаз, он попросил:

— Да, Гуг, растолкуй ему, ради всего святого. Так ты поможешь и мне. Если я что-то и понимаю в окружающем мире, то лишь, что мне нужно прояснить те же вопросы. Годфрей клянется, что он во всем запутался, но его еще можно счесть счастливцем, потому что там, где он сбит с толку, сам я слеп, глух и невежествен.

Гуг приподнялся, распрямился и в изумлении стал рассматривать Пейна. Тот тоже открыл глаза, раскинул руки и вяло пожал плечами.

— А чему ты удивляешься? Я тебе друг, и ты меня знаешь как никто… Я рыцарь, я всегда стремился им стать. Я родился воином, я умею только сражаться, я — драчливый и неотесанный задира… Вот кто я, и горжусь этим. У меня нет ни времени, ни желания подпускать мистического тумана и засорять свою жизнь той загадочной ерундой, которая тебя с ума сводит… всем этим шутовством, окружающим тайны ордена. Мне нет нужды вникать в них так, как стремишься к этому ты, но, если я пойму, почему они для тебя столь привлекательны, я сам буду отстаивать твое право на их познание — настолько глубокое и подробное, насколько ты сам пожелаешь. Бога ради, Гуг, — прежде чем я стану на твою сторону, тебе придется объяснить нам обоим, во что следует, а во что не следует верить. До сих пор мы слышали либо невразумительный лепет, либо глупое бахвальство и ничего, по сути, не поняли. Мы пойдем за тобой в огонь и в воду, ты же знаешь, но с гораздо большей охотой, если будем знать, по какой причине ты туда суешься.

— Корка прав, — важно кивнул Годфрей. — Мы сбились с пути, но верим, что ты распознал верную дорогу. Если ты укажешь ее нам, мы поверим тебе.

Стоило Годфрею сделать свое торжественное и в высшей степени необычное заявление, как от безразличия Гуга не осталось и следа. Подобравшийся и побледневший, сидел он на траве, глядя на друзей широко распахнутыми немигающими глазами. Он пытался что-то вымолвить, но только беспомощно открывал рот и шевелил губами — слова застревали в горле. Потом он неловко отвернулся и встал, еще более побледнев. Годфрей, озадаченно наблюдавший за смятением, исказившим лицо друга, перекинулся взглядом с Пейном и снова обратился к Гугу:

— Мы же не просим тебя о чем-то дурном, о предательстве. Мы хотим ясности. Из нас троих ты лучше всех разбираешься в этих вопросах. Мы всего-то-навсего хотим узнать, что ты думаешь, во что веришь теперь, когда вступил в орден. Вот и все!