Рыцари света, рыцари тьмы - Джек Уайт

ГЛАВА 5

Для молодых триумвиров наступила безмятежная пора. Двое из них были удачно женаты и вполне довольны жизнью, а их супруги стали им ближайшими поверенными. Гуг, пока остававшийся холостым, радовался, что теперь может уделять орденским штудиям сколько угодно времени, поскольку у приятелей, ранее отвлекавших его от занятий, теперь появились новые обязанности.

Идиллия подошла к концу, когда майским вечером 1093 года Годфрей и Пейн вместе явились в покои Гуга. Вид у обоих был озадаченный и растерянный. Гуг сразу понял, что случилось нечто непоправимое, поэтому сразу отложил книгу в сторону и вскочил.

— Что такое? Что с вами? Что случилось?

Годфрей с Пейном переглянулись — виновато, как подумалось Гугу, — но никто из них не решался заговорить первым. Годфрей пожал плечами и упал на скамью у окна. Привалившись к стене, он снова поглядел на Пейна и только потом смог взглянуть в глаза Гугу.

— Они все знают, — произнес он.

— Кто «они» и что знают?

Ответа Гуг не дождался и в нетерпении вновь обратился к друзьям:

— Я что, должен угадывать? «Они все знают» — понимай, как хочешь! Вы что, оба рехнулись? Кто знает и что знает — объясните наконец!

Пейн прокашлялся:

— Девчонки, Маргарита и Луиза. Знают об ордене.

— Что-что?

Недоверие и ошеломление, прозвучавшее в этом коротком вопросе, повергло обоих друзей в неловкое продолжительное молчание, но Годфрей вскоре не выдержал и пробормотал:

— Знают, да… Они что-то обсуждали меж собой, делились догадками, сравнивали свои предположения и дошли до того, что спросили у нас напрямую, чем мы занимаемся на собраниях.

— Боже правый… — Слова застревали у Гуга в горле, настолько глубоко он был потрясен. — Что же вы наделали! Как вы оба могли забыть о своих клятвах? Разве для вас они не так уж и страшны, а обещанные кары за предательство — недостаточно ужасны?

— Гуг, мы ничего такого не делали — ни о чем не забывали и ничего не говорили. Никому из нас и в голову не пришло болтать лишнее за пределами тайных покоев. Поверь, мы расспросили друг друга с пристрастием, надеясь вспомнить хоть какие-нибудь подробности, но оказалось, что никто из нас никогда и словом не обмолвился об ордене.

— И тем не менее ваши жены прознали о нем. — Гуг замолчал, изучая скорбно вытянувшиеся лица друзей. — А когда вы это обнаружили? Когда они к вам обратились с тем вопросом? Давно?

— Сегодня, — ответил, отводя глаза, Годфрей. — Днем, всего с час назад. И мы сразу пришли к тебе.

— А что они хотели узнать? Не торопитесь, подумайте хорошенько. Что именно им было нужно?

Пейн растерялся, покачал головой:

— Я… понятия не имею… не помню. Меня сковал такой ужас, когда я понял, о чем речь, что я стоял как громом пораженный. Помню только, что сразу подумал: «Они все знают. Но откуда?»

— То же было и со мной, — подтвердил Годфрей, хмурясь и устремив взгляд в пустоту. — Я не в силах был думать ни о чем, кроме вопроса Луизы… хотя я даже не помню, с какими словами она обратилась ко мне.

— Тогда давайте подойдем к этому иначе. Что вы сразу же им ответили?

— Ответили? Разве ты не понял, Гуг? Мы ровным счетом ничего им не сказали. За себя я ручаюсь, но, думаю, и Пейн тоже, раз он это утверждает. Это все не важно — хотя, наоборот, очень важно… Сейчас нас больше заботит, что теперь делать.

Гуг шумно вздохнул, внимательно посмотрел на обоих приятелей, покусал в раздумье губы, а потом грустно покачал головой:

— Что ж, на этот вопрос ответ уже есть… Пойдемте к моему отцу и спросим, что теперь делать. Он и подскажет — в том числе и то, что будет с вами обоими. Идти надо прямо сейчас. Вам, случайно, не пришло в голову предупредить жен пока не болтать об этом?

— Конечно, пришло, — отрезал Годфрей. — Мы были в смятении, но не до такой же степени, чтоб окончательно лишиться рассудка. Они больше никому не скажут, потому что мы наказали им молчать, и они видели, насколько мы рассержены.

— Прекрасно, теперь пойдем рассердим еще и моего отца. К счастью, он у себя. Я видел его всего час назад — как раз тогда, когда ваши жены интересовались вашим времяпрепровождением. Пойдем, поговорим с ним.

— Итак, насколько я понял из ваших объяснений, ваши жены расспрашивали, чем вы занимаетесь на собраниях, но вы не помните в точности, в каких именно словах?

Для человека, обнаружившего предательство в собственном семействе, барон держался с завидным самообладанием, и Гуг искренне восхитился отцовской выдержкой, представляя, какой гнев сейчас кипит и клокочет за этим напускным спокойствием. Скосив глаза на приятелей, он увидел, что те согласно кивнули.

— И вы оба утверждаете, что они знают — или хотя бы подозревают — о существовании ордена. Вы также непоколебимо уверены в том, что ни один из вас не мог им проговориться — ни по недомыслию или небрежности, ни по легкомыслию или неосторожности?

Те покачали головами.

— В таком случае, — продолжил Гуго, — если вы ни разу не сболтнули того, о чем болтать не следует — тут я принимаю ваши клятвы на веру, — тогда как ваши жены умудрились добыть эти самые сведения? Вы можете мне объяснить? — Барон нетерпеливо обернулся к сыну: — А ты можешь?

— Нет, отец.

Барон хмыкнул, а потом с горечью кивнул, словно отвечая сам себе.

— А я могу, — проворчал он, — поскольку догадываюсь, откуда ветер дует. Садитесь, вы все.

Когда молодые люди с удрученным видом уселись перед ним, барон опустился в свое кресло и, сложив руки на груди, обратился к сыну:

— Твоя мать могла их просветить.

Гуг и не заметил, как рот у него распахнулся сам собой, и он смог прийти в себя, только когда отец продолжил:

— Поразмыслите об этом, пошевелите мозгами, если еще не окончательно их растеряли. Подумайте, что нам всем только что стало известно, взвесьте все соображения и доводы, а затем смиритесь с тем, что подскажет вам ваша проницательность. Истина где-то неподалеку, прямо у вас под носом; она тут и была — только отныне вам предстоит ее принять и научиться жить с ее осознанием, какой бы нелепой она вам ни казалась… Мне в вашем возрасте пришлось столкнуться с той же проблемой, как рано или поздно приходится решать ее любому мужчине; для некоторых она — нелегкое испытание. Видите ли, жизнь убеждает нас в том, что женщины во многом отстают от нас. Они нужны для того, чтобы рожать нам сыновей и скрашивать наше существование, делая его более приятным. Разве не так? Мужчины, думаю, с этим согласятся. Как бы там ни было, женщинам все видится в совершенно ином свете, и их странное мировосприятие недоступно мужскому пониманию. Они и нас держат неизвестно за кого; по их разумению, мужчины несравнимо более глупые и бесчеловечные существа. Женщины считают, что разум — как раз их сильная сторона. Несомненно, они не так уж и глупы на свой неведомый манер, но им некогда прислушиваться к нашим доводам. Без преувеличения, мы для женщин — те же дети, не желающие и не способные взрослеть, даже если у нас уже борода поседела, а лицо изрезали морщины. Вот в этом-то и есть истина, мессиры, и — нравится вам это или нет — вы не можете ее изменить: мало наберется среди нас собратьев, женатых на неразумных женщинах, и еще меньше тех, кто выбрал себе супругу не из дружественного семейства. А дружественные семейства, согласно преданиям нашего старинного ордена Воскрешения, регулярно проводят собрания на протяжении уже пятидесяти поколений. Не пятидесяти лет, мои юные друзья, а пятидесяти поколений! Неужели вы всерьез поверите, что все это время жены и матери, сестры и кузины были столь слепы, что не замечали, как мужчины время от времени куда-то уединяются, избегая посвящать их в некую тайну? Разумеется, они видят, какая скрытность окружает нашу деятельность, а также рвение и увлеченность, с которыми мы готовимся к каждому собранию. От матерей не могут укрыться те изменения, которые затрагивают поступки и поведение их сыновей, едва те вступают на порог совершеннолетия. Пусть женщины даже не отдают себе в этом отчета, но надо быть безумцем, чтобы думать, будто можно укрыться от материнского ока. Так или иначе, им достаточно знать, что, какова бы ни была эта загадочная деятельность, она издревле определена только для мужчин и женщинам нет в ней места. Таким образом, им остается довольствоваться своим положением, и многие с легкостью и готовностью соглашаются с ним. Впрочем, всегда находятся такие, кто по молодости лет пытается разузнать больше, чем им предписано. К счастью, их единицы — но и те в конце концов смиряются со своей участью перед лицом нашего общего молчания. Так они учатся принимать действительность как она есть. Но не думайте, что они ни о чем не подозревают, — это глупейшее из заблуждений. Разумеется, они догадываются — и нам это тоже известно, хотя мы в разговорах меж собой никогда не касаемся этой темы. Но их осведомленность, подобно нашей собственной, содержится в строжайшей тайне, и они также не стремятся обсуждать ее друг с другом. Им известно лишь, что умолчание касается некой древней веры; они признательны и даже горды тем, что их мужья, их семейства силой своей преданности этой вере заслужили право исповедовать ее. Таким образом, их молчаливое доверие только усиливает нашу мощь. Ваши юные супруги скоро это поймут, как поняли вы сейчас, и вскоре вы убедитесь, что никаких последствий эти вопросы не вызовут.