Неоконченный полет - Анатолий Хорунжий

А вообще-то Кум был неплохим человеком. В районе мало бы нашлось оскорбленных им, обиженных на него. Личных врагов у него не было, друзей было много, и потому, оставшись на оккупированной территории вместе с другими, он не ушел из своего района, а целиком положился на тех, кого знал раньше, да еще на эти родные, непроходимые леса, что вокруг.

Осенью отряд Кума несколько раз обстреливал из лесных засад немецкие грузовики, нападал на небольшие маршевые группы солдат, сжег белицкую ветряную мельницу, где обозники мололи фураж для лошадей, и даже заминировал железнодорожный переезд, по которому должна была пройти колонна немецких войск. Последнюю операцию испортила чья-то неосторожная коза: она первой подорвалась на мине и наделала шуму на всю округу.

Вместе с похолоданием боевой дух Кумова отряда упал. Морозы загнали хлопцев в теплые землянки, и возле огня каждый начал больше размышлять над тем, что война слишком суровая и, как видно, затянется на несколько лет, что какая-то кучка людей, засевших в Гутчанском лесу, ничегошеньки в ней не решит, и поскольку подобные настроения командир не развеивал, то вскоре по молчаливому уговору всех отряд совсем притих в своем укрытии.

Двадцать пять крепких, преимущественно молодых, мужчин жили в двух землянках, беспрерывно топили железные печки жаркими дровами, ежедневно варили в котлах жирную свинину, а в долгие вечера резались в карты, кое-как намалеванные на обоях. Кум занимал отдельную небольшую штаб-землянку, покрытую толстыми накатами и обшитую изнутри тесом; ее дымок всегда пах чем-то вкусно поджаренным.

Партизаны несли охрану своего табора, кормили лошадей, поставленных под деревянным навесом, устроенным между вязами, ездили в окружающие села за сеном, за мукой, овсом, мясом и в разведку, аккуратно совмещая все это с посещением знакомых девушек и солдаток.

Активно выступать против оккупантов Хуторскому отряду мешали не только лютые морозы. Спокойное отсиживание в лесу быстро породило в сознании командира и многих его друзей уверенные оправдания своей пассивности. Фронт отошел далеко на восток, советские войска возвратятся на Сумщину, очевидно, нескоро, немцы стянули сюда, в район нескольких железнодорожных узлов и аэродромов, значительные силы охранения и на каждое проявление сопротивления отвечают жестокими расправами над мирным населением... «Что же будет разумнее и полезнее для дела — действовать сейчас или выжидать более благоприятных условий?» — спрашивал себя тогда не один вожак небольших партизанских групп, привязанных к знакомой, родной местности. Сильные натуры стояли за первое, расслабленные сомнениями или эгоистическими настроениями — за второе.

Трагедия с советским разведчиком, которая случилась над Гутчанским лесом на глазах у партизан (они услышали далекую перестрелку самолетов, выбежали из землянок кто в чем был и, забыв про холод, наблюдали, как падал пылающий самолет, как выпрыгнул с парашютом летчик), произвела на всех глубокое и тяжелое впечатление.

Печальный поединок в воздухе напомнил хуторским партизанам о том, что где-то там, на фронтах, идет кровавая битва; гибель расстрелянного самолета со звездами на крыльях разбудила в душе каждого притухший гнев к врагу и боевой задор, а парашютист, который спустился неподалеку, вызвал и сочувствие и некоторое замешательство.

Не дождавшись, пока парашют скроется за деревьями, Кум, стоявший отдельно от всех в полном боевом снаряжении, метнулся в свою землянку. Партизаны, проследи за спуском парашютиста, молча двинулись к темным скользким входам. Через некоторое время командир вызвал к себе взводных — Бондаря и Шевцова. Не переставая ходить по скрипучим половицам, словно и не замечая прибывших, Кум приказал выставить дополнительные посты, проверить исправность всего оружия и быть каждую минуту наготове.

— Этот летчик, хлопцы, разворошит тут весь муравейник. Это вам не трынды-рынды, коржи с маком, а воздушный разведчик, — говорил Кум, разгоняя головой тучи сизого махорочного дыма. — Его будут искать, как иголку в сене... А чтобы найти, это дело, такую иголку, даже спалить сено не пожалеют. Будут прочесывать леса. Поняли, куда все поворачивается?

Последующий день в таборе прошел в разговорах о летчике.

То ли расчищали снег, то ли разбирали и смазывали винтовки, то ли просто сидели возле огня и говорили обо всем, что на ум приходило, — нигде и никого не оставляло тяжелое впечатление от вчерашнего происшествия. Вместе с этой историей как-то сами собой приходили неясные ожидания перемен в их однообразной жизни, и они, эти ожидания, некоторых пугали, других манили, притягивали.

Партизаны, ожидая тревоги, ожидая приказа командира, разговаривали между собой, резко разделившись на две противоположные группы.

С вечера, несмотря на сильную метель, Кум послал в соседние села разведку. Как только стемнело, трое саней, запряженных застоявшимися лошадьми, помчались в разные концы.

Взял лейтенанта Заярного у Марии Алексей Бондарь, командир десятка молодых, как и сам он, хлопцев, мастак на всякие затеи, острый на язык парень, который сравнительно недавно пришел в отряд и еще не совсем сжился с ним. Когда Бондарь поздно осенью появился в отряде, случайно наткнувшись на него по пути на восток, Кум охотно принял новичка, хотя потом быстро раскаялся: командиру чуть ли не в тот же день донесли, как Бондарь насмешливо копировал его речь. Кум не задержался отчитать пришлого за какую-то незначительную провинность, и Бондарь, догадавшись за что, стал осторожнее. Приказы и поручения он выполнял аккуратно, потому что побаивался командира, но в то же время в окружении бойцов нет-нет да и посмеется над Кумом. Родом с Киевщины, Бондарь был закоренелым холостяком в возрасте тридцати лет, среднего роста, широкий в плечах и крепкий телом, как все, кто с юношеских лет знаком с физическим трудом; до войны работал и трактористом, и шофером, и мотористом на какой-то стройке. И еще — был медлительным. Таким, словно всю жизнь только на волах и ездил. А на мир смотрел веселыми глазами сквозь призму незабываемых впечатлений и понятий, вынесенных из своего сельского быта.

В дороге, на санях, расспросив Дмитрия о фронте, о его, Дмитрия, намерениях, Бондарь так был восхищен боевым духом летчика, что даже шепнул о своем согласии идти на восток или искать где-то, как он сказал, настоящих партизан. В дороге он вволю посмеялся над «это дело», а когда подъезжали к табору, прямо сказал лейтенанту:

— Он тебя захочет пригреть в своей землянке. Гляди, не попадись на этот крючок. Просись ко мне. Слышь, обязательно, сто пудов его маме!

Проехали мимо часового — он стоял под деревом, весь обсыпанный снегом, руки в рукава, с прижатой к груди винтовкой.

— Вот и наш гарнизон! — сказал Бондарь, когда лошади остановились перед землянкой.

Над снежным бугром изредка пролетали искры, и Дмитрий догадался, что там живут люди. Сойдя с саней, он начал было отряхиваться, но, увидя, что спутники принялись распрягать лошадей, тоже наклонился к постромкам.

— Подожди, лейтенант, — перехватил у него работу Алексей. — Не на ту ручку нажмешь — серая стукнет.

— Не тревожься, мы тоже распрягали, — сказал Дмитрий, закладывая постромку за шлею.

В землянке, куда, постучав, гурьбой ввели Дмитрия, было тепло и чисто, как в хорошо убранном доме. Пахло свежей, чуть подпаленной сосной. Стены были обшиты не успевшими почернеть досками, один угол занимала обыкновенная крестьянская плита, побеленная и подведенная снизу темной полосой, в другом стоял небольшой столик, у двери, на колышках, висели одежда, автомат, кнут, фляга.

Дмитрий окинул все это взглядом и никак не мог найти хозяина, потому что кровать была завешена ситцевой ширмой от потолка до пола, как это делают в домах на Сумщине.

— Кто там, а?.. Вы, хлопцы?

Кум выпутался из занавески, отодвинул ее — и застыл на постели в свежем белье. На его полном, припухлом от сна лице отразилось удивление, похожее на страх; не глядя вниз, он нащупывал голыми ногами бурки, которые стояли перед ним. Перепутав, всунул ноги не так, как надо, и, ругнувшись, наконец-то обулся.

— Летчик? Где вы его, хлопцы, это дело?.. Проходи поближе, проходи. — И обеими ладонями протер глаза.

Дмитрий проворно выступил на несколько шагов вперед и по-военному представился:

— Лейтенант Заярный, летчик.

— Тот самый, которого турнули с неба?

Кум подвигал пальцами в воздухе.

— Тот самый, — вздохнул лейтенант.

Кум протянул Дмитрию волосатую руку.

— Бывает, хлопцы, бывает. Садись, грейся.

Дмитрий, оглядываясь, присел на табуретку возле стола. Кум зажег недогарок и, как был, в кальсонах, завязанных на большом животе шнурком, в куцей исподней рубашке, прошел к плите. Полное рыхлое тело делало его старее, чем он был на самом деле. Найдя среди посуды глечик, он поднес его ко рту и начал вкусно пить и покрякивать от удовольствия. Напившись, вытер усы и опять заговорил.