Плохо быть мной - Михаил Найман

Я тоже был рад, что нахожусь здесь. Сказал об этом ему, беззубому.

— Один большой выходной! — повторил он за мной и в восторге хлопнул в ладоши. Ему просто понравилось выражение, в смысл он не вникал. — Один большой выходной. И индейка на День благодарения — оба нашпигованные кетамином вместо начинки! — Он потер руки, будто эту индейку только что поставили перед ним на стол. Собственная фраза тоже нравилась ему.

Цех был весь заставлен бетонными плитами. Нам раздали перчатки, пришел крановщик, залез в кабину и стал одну за другой поднимать. Когда опускал, мы следили, чтобы они ложились на пол ровно. За все время, что мы тут находились, проработали от силы тридцать минут. А пробыли, наверное, часов шесть, если не семь. Стояли, курили и делали вид, что вот-вот придет автобус, хотя все понимали, что никакого автобуса не пришлют.

Больше всего недовольства это вызвало у Морисси, который только что был так рад, что приехал. Он беспокойно ходил из угла в угол и нервно потирал руки.

— У меня очень важное дело в Нью-Йорке, — повторял сердито. — Если б знал, ни за что не вышел бы сегодня на работу. Здесь, между прочим, есть люди занятые. — Он тряс головой, местами покрытой лишаем, и цокал языком.

Бедняга говорил, что дело очень важное и не ждет отлагательств, с такой интонацией, будто ему поступил звонок с Нью-Йоркской биржи, что его акции внезапно упали и нужно срочно явиться спасать положение.

— Кто-нибудь знает, как позвонить в Нью-Йорк? — обратился он к нам. Все это время мы молча наблюдали, как он раздраженно мотается по цеху и сокрушается, что все еще здесь. — Дела такого рода не ждут.

Представить, что у него именно такое дело, было абсолютно невозможно. Морисси строго смерил нас взглядом человека, у которого оно есть, а у нас нет.

— Так знает кто-нибудь, как позвонить в Нью-Йорк?

— Я знаю, — неохотно откликнулся тот малый, которому я сказал, что хорошо бы Нью-Джерси всегда был таким пустым. У него была кличка Тень — возможно, в противовес корпулентности.

— Какой номер? — спросил Морисси.

Тень дал ему серийный номер плиты, у которой мы давно толпились, собираясь с душевными силами, чтобы наконец-то решить, удачно ли она распласталась. Бедный Морисси долго копошился у телефона.

— Черт, не соединяют! — сообщил он. — А ведь у меня…

Мы стояли, полуоткрыв рты, и лениво наблюдали за спектаклем, которым он нас самозабвенно угощал.

— А мы в молодости производили с людьми обмен, — медленно, ни к кому не обращаясь, произнес Тень, будто это был ответ на чью-то реплику или комментарий к происходящему. — Забирали у них кошельки, а взамен давали ничего… Смешно, — сказал он самому себе. Он был сосредоточен, пока говорил, и его фразы звучали как идеальная речь на фоне раскинувшегося перед нами сюрреалистического пейзажа.

Ясно было, что автобуса нечего ждать, уже ночь, мы двинули пешком. Шли по шоссе, и нас слегка трясло от холода. Я вспомнил волхвов, следовавших за звездой.

— Мы прям как волхвы за звездой! — крикнул я весело. — Загорается звезда, они все бросают и отправляются к ней через пустыню, сами не очень зная, куда и зачем. Главное — ее видеть, главное — путь.

Никто мне не ответил. Но по тишине и деловой сосредоточенности всех на том, чтобы идти не механически, а заново учиться правильно переступать с одной ноги на другую, я поверил, что по делу сказал.

Испанец, который больше всего смеялся над Морисси, что у него очень важный день в Нью-Йорке, утверждал, что знает дорогу. Я же был уверен, что, поглощаемые темнотой, мы с каждым новым шагом удаляемся от того Нью-Йорка, который связывал нас с нормальной жизнью. Мимо нас с грохотом проносились самосвалы. Кузовами и сросшимися с ними прицепами они утягивали частицы наших жизней с собой в ночь. Мы никогда уже больше не будем в состоянии обрести их снова и от этого слабеем. К тому времени, как мы дойдем до Нью-Йорка, мы станем совершенно пустыми.

Ситуацию я видел скорее комичной. Я шел, видел еле различимые спины спутников и минутами с трудом сдерживал смех. Всякий раз, когда Морисси начинал говорить о пропущенном деле, я хохотал вслух. Что все склонили головы и шаркают, тоже было забавно.

— Сейчас бы сидел дома, смотрел бейсбол, — уныло пожаловался тот самый испанец, Педро его звали.

— Насчет волхвов я тебя понял, — не скрывая раздражения, повернулся ко мне Морисси. — А дома-то у тебя пистолет есть?

Это меня ошарашило.

— Пистолет? У меня даже дома нет.

— Плохо, — произнес он строго, назидательно и с упреком. — Еще скажешь, что у тебя нет зеленой карты.

— Карта есть. — Я хотел уловить связь, тщетно. — А что, обладатель зеленой карты обязан иметь пистолет?

— Обязан, — отрезал Морисси с безапелляционной уверенностью. Он был мною сильно недоволен. — Спроси у Тени.

— Тень, — сказал я, — у тебя дома есть пистолет? — Весь разговор был абсурдным, и я опять готов был прыснуть.

— Мой пистолет круче самой отвязной шлюхи с Сорок Второй, — отчеканил Тень. — За одну ночь отправляет спать двадцать отчаянных ниггеров глубоким сном. — Непонятно, был у него пистолет или он просто выдал изречение, которое для него одного кое-что значило. — Я бы даже сказал, вечным сном, — добавил равнодушно.

В нас он не нуждался. Он был невероятно собран. Из-за этого все, что он говорил, смахивало на глубокие изречения. Все замолкали, и ты тут же принимался обдумывать смысл сказанного.

— «Шлюха это… — вникал я в слова Тени. — Как пистолет. Пистолет стреляет, и шлюха… Стреляет… То есть укладывает. Да, точно — метко сказано. Пистолет — девица легкого поведения!»

— О таких я еще не слышал, — заметив мою озадаченность, решил поддержать меня Педро. — Чтобы за одну ночь двадцать самых отчаянных ниггеров. — Он захихикал. — Это не мама Морисси?

— Вы сейчас говорите о моей маме? — полюбопытствовал тот. Просто поинтересовался, о чем речь, будто разговор шел на отвлеченную тему. Скажем, дискутировалось, справедлива или нет политическая система страны. Он и не думал обижаться. — Я толком не знал свою маму, так что ничего про нее сказать не могу. — Он доверительно делился информацией, желая внести в общую беседу свою лепту. — Знаю только, что она была властной женщиной. Ей три негра из трех разных штатов одновременно присылали алименты за детей, которых у нее от них не было. Не знаю, как у нее получилось их так напугать. Мне она говорила, что я родился от бездомной собаки и пакетика крэка, который обронила местная проститутка в нашем квартале. Только, по-моему, она хотела этим сделать мне приятное. Она вообще любила делать людям комплименты.

Теперь мы стояли в квадрате двоящегося синтетического света от подслеповатого фонаря, окруженные кромешной тьмой. Педро был возбужден, прыскал, подхохатывал.

— Защищайся, — велел он мне и, прикрыв левую скулу, показал как. — Сейчас буду атаковать тебя с правой.

Я встал в стойку. Вместо ожидаемого удара с правой он довольно болезненно ударил меня носком ботинка под колено. И разразился гоготом.

— Ты думал, я тебя руками буду атаковать, верно? — Он потерял контроль над собой и ржал идиотически.

Я к нему истерически присоединился. Мне было больно, но я тоже не мог бороться с накатившим приступом смеха.

В темноте светилась розовым неоном вывеска: «Темная сторона». Тем же цветом под ней горело: «Эбеновые девушки».

— Звезда, про которую говорил Миша, привела нас в место обетованное! — произнес Морисси нараспев, подражая, надо полагать, пророку.

— Зайдем, сделаем доброе дело! И сразу домой смотреть бейсбол, — выразил общее настроение Педро.

Сама возможность войти сейчас внутрь стрип-клуба выбила меня из колеи. Я заметался взглядом по полупустой стоянке с тремя траками.

— Мы где? — беспомощно сказал в пространство. — Мы ведь совсем недалеко от Нью-Йорка. Кажется, я узнаю это место. Мы тут проезжали на микроавтобусе, — нервно затараторил, напоминая им, что попали сюда, ища путь к дому. — Мы в двух шагах от Нью-Джерси Тернпайк. Где-то здесь остановка «грейхаунда».

— Совсем не думаешь о других, Миша, — притворно нахмурился Педро и от собственной шутки опять залился смехом.

Морисси повел себя точь-в-точь, как когда завелся насчет важного дела в Нью-Йорке. На него накатила волна деловитости.

— Не зря я сегодня пошел на работу, — с остервенением забормотал он. — Еще утром спросил себя: идти на работу или нет? И как выгадал, что пошел! Ведь и проснулся с чувством, что обязательно случится что-то очень важное. Но даже не подозревал, насколько.

Он был в сильнейшем вдохновении. Ему не терпелось поскорее оказаться внутри. Он все время подстегивал остальных, спрашивал, что же мы тут стоим. Теперь ему так же позарез требовалось быть в клубе, как до этого в Нью-Йорке.