Королевские идиллии - Альфред Теннисон

Он мог бы сдвинуть с места трон Идриса[97].

Был принц в доспехах ржавых Иниола,

Но даже в них он выглядел как принц.

Со всех сторон на луг стекались толпы

И странствующих рыцарей, и дам:

Весь городок, казалось, в это утро

Турнирную арену окружил.

Тут в землю вбили толстые шесты,

На них был поднят прут из серебра,

А на него – златой посажен ястреб.

Затем, как только трубы оттрубили,

Племянник Иниола обратился

К избраннице своей и так сказал:

«Прими, прекраснейшая из прекрасных,

Награду за красу твою, что кряду

Два года для тебя я добывал».

Но крикнул принц: «Постой! Найдется здесь

И более достойная награды!»

Оборотился рыцарь изумленно

И вместе с тем презрительно. И вдруг

Увидел их, стоящих вчетвером,

И вспыхнуло лицо его от гнева,

Как в очаге колода в Рождество,

И крикнул лишь одно он: «Что ж, побьемся!»

Они съезжались трижды, и три раза

Ломали копья. И тогда с коней

Сошли и стали наносить друг другу

Столь частые и мощные удары,

Что люд дивился, и на дальних стенах

Рукоплесканий раздавался гром.

Так дважды рыцари вступали в бой

И, так же дважды, дух переводили,

И капли пота, смешанные с кровью,

Ручьем стекая с их могучих тел,

Их силы истощали. Но равны

Их силы были до тех пор, пока

Крик Иниола: «Помни, храбрый рыцарь,

Как тяжко оскорбил он королеву!»

Герейнта не воспламенил. И тотчас

Он меч на шлем противника обрушил

И разрубил его, и кость задел,

И, ногу павшему на грудь поставив,

Спросил: «Как твое имя?» И ответил

Со стоном павший: «Эдирн я, сын Надда.

Мне стыдно, что ты вынудил меня

Сказать его. Мою сломил ты гордость:

Все видели падение мое».

«Тогда сын Надда, Эдирн, должен ты

Два дела сделать, или ты умрешь! —

Сказал Герейнт. – Во-первых, ты поскачешь

С девицею и карлою твоими

К Артуру в замок. Там у королевы

Прощения проси за оскорбленье

И жди ее суда. А во-вторых,

Верни униженным родным их графство…

Итак, два дела сделай, иль умрешь!»

И Эдирн отвечал: «Я все исполню.

Меня никто не побеждал, лишь ты

Побил меня. Мою сломил ты гордость,

Ибо мое паденье видит Энид».

И поскакал он в королевский замок

И королевой был легко прощен.

И, как лишь в юности порой бывает,

Он изменился и возненавидел

Себя за прошлые свои злодейства,

И медленно, но вырываться стал

Из тьмы на свет, и, наконец, погиб

За Короля в сражении великом.

Когда на третий день после охоты

Зажглась заря над миром и в плюще

Над старым замком зашныряли птицы,

Лежащая в златом сиянье Энид,

По личику прелестному которой

Все время пробегали птичьи тени,

Проснулась и припомнила тотчас

Об обещанье, данном накануне

Герейнту. Был вчера он неспокоен,

Ибо хотел на третий день вернуться,

Поэтому не оставлял ее,

Пока она согласье не дала

Отправиться с ним утром ко двору

И там предстать пред очи королевы,

И там обряд венчальный совершить.

И вдруг она на свой наряд взглянула,

И показалось ей, что никогда

Не выглядел еще он так убого.

Как в середине ноября листва

Не та, что в середине октября,

Так и наряд ее казался деве

Теперь иным, чем до приезда принца.

Себя она еще раз оглядела,

И снова ужас обуял ее

Пред этим незнакомым и блестящим,

Пред этим страх вселяющим двором,

Где будут все разглядывать ее

В ее поблекшем, вылинявшем платье.

И так она себе сказала кротко:

«Чудесный принц, нам возвративший графство,

Прекрасен и делами, и одеждой.

Как же, Господь, его я осрамлю!

Хоть бы он здесь еще немного пожил…

Однако, столь ему я благодарна

За милости, оказанные нам,

Что не могу просить его об этом.

Ведь должен он на третий день вернуться.

Ах, если б он на день-другой остался!

Я лучше бы испортила глаза

Шитьем и пальцы исколола в кровь,

Чем осрамить его перед двором!»

И страстно захотелось Энид платье

Все в золотых цветах и листьях – дар

Ее любимой матери, врученный

Ей в ночь пред самым днем ее рожденья —

Прошло с тех пор уж три печальных года —

В ту ночь огня, когда сын Надда, Эдирн

Ограбил дом их и пустил по ветру

Все их богатство, все их состоянье.

Как раз тогда, когда ей мать дарила

То платье, и над чудною работой

И ахали, и охали они,

Раздался чей-то крик, что в замке – Эдирн

С людьми… Они тогда бежали, бросив

Все, кроме драгоценностей, что были

В тот миг на них надеты, и продажей

Которых вся семья потом кормилась.

Но, схвачены, все ж были беглецы

В руины эти Эдирна прислугой

Помещены. И захотелось Энид,

Чтоб в прежнем доме принц ее увидел.

И погрузилась в прошлое она,

И вспомнилось ей, как она любила

Глядеть на карпов золотых в пруду

Поблизости от старого их замка.

Там был один ободранный, пятнистый,

На блещущих собратьев не похожий.

И, в полудреме, с ним она сравнила

Себя поблекшую, а с остальными —

Блестящий двор. И тут она уснула.

И ей приснилось, что она сама

Такая же поблекшая рыбешка

Среди сестер сверкающих в пруду.

(А был сей пруд – пред королевским замком.)

И хоть она во тьме пруда лежала,

Но ведала, что мир над нею ярок,

Что пестры птицы в клетках золоченых,

Что дерн, которым выстланы лужайки,

Гранатами горит и бирюзой,

И рыцари придворные, и дамы

В серебряных парчевых одеяньях

Ведут беседы о делах страны,

И дети короля в златых одеждах,

Сверкая, скачут по аллеям парка.

И только лишь подумала она:

«Меня им не увидеть!», как пришла

Прекрасная, как солнце, королева

По имени Гиньевра. И тотчас

Все дети короля в златой одежде

К ней бросились, крича: «Уж коль разводят

Здесь рыб для нас, так пусть уж золотых!

Скажи садовникам. Пускай в пруду

Поблекшую рыбешку ту изловят

И бросят в грязь, да с наших глаз долой!»

И кто-то сей же миг ее схватил…

От этого проснулась Энид с сердцем,

Еще дрожащим из-за глупых снов…

И чудо! Это мать ее трясла,

Желая разбудить. В ее руках

Сверкало платье. Разложив его

Пред дочкою, мать радостно сказала:

«Смотри, дитя, как свежи эти краски!

Они подобны краскам на ракушке,

Отполированной морской волной.

Да и могло ль иначе быть? Ручаюсь,

Его еще никто не надевал.

Взгляни, дитя, ты узнаешь его?»

Взглянула Энид, словно из тумана,

Еще погружена в свой глупый сон,

И вдруг узнала платье, и в восторге

Воскликнула: «Да это ж твой подарок,

Потерянный в несчастную ту ночь!

Да, верно, это он!» – «Конечно, он, —

Сказала мать. – Тебе я снова рада

Его вручить счастливым этим утром!

Вчера по окончании турнира

По городу прошелся Иниол

И, в каждом доме вещи находя,

Украденные в нашем старом замке,

Распорядился, чтобы нам тотчас

Их возвратили. И вчера, под вечер,

Когда вы с принцем нежно ворковали,

Явился к нам какой-то человек

И платье передал мне прямо в руки.

Быть может, сделал это он из страха

Иль от любви, а может быть, искал

Расположенья нашего, поскольку

Теперь мы вновь своим владеем графством.

Я вечером о платье умолчала,

Чтобы тебя обрадовать с утра.

Довольна ли ты, доченька, сюрпризом?

Поверь, не только ты в поблекшем платье

Ходила без охоты, но и я,

И даже терпеливый твой отец.

Ведь он меня в богатом доме взял,

Где все у нас прекрасно одевались

И сладко ели. Были там служанки,

И паж, и сенешаль с оруженосцем.

У нас тогда любили забавляться

Охотой ястребиною и псовой,

Как в знатных и положено семействах.

Да и привел меня он в дом богатый.

Но вскоре свет для нас сменился тенью.

А все из-за изменника-мальчишки,

Который нас жестоко притеснял.

Но, к счастью, времена переменились!

Надень же это платье. Твоему

Оно вполне подходит положенью,

Ведь ты у нас теперь невеста принца.

Хоть признана ты первой из красавиц,

Хоть принц сказал, что нет тебя прекрасней,

Но как бы дева ни была прекрасна,

Все ж в новом платье лучше быть, чем в старом.

А то услышала б от дам придворных,

Что, обезумев, принц с собой привез

Кукушкин цвет из леса ко двору.

И ты была б осрамлена и – хуже —

Ты принца осрамила бы, кому

Мы так обязаны. Зато я знаю:

Когда мое любимое дитя

Наденет этот лучший свой наряд,

То никого не сыщут при дворе

И в королевстве, сколько б ни искали —

Как некогда с царицею Есфирью[98]

Произошло – прекраснее ее!»

Тут мать умолкла, дух переводя,

А Энид все внимала с чистым взором.

Затем, подобно утренней звезде,

Сверкающей и белой, что всплывает

Из снежного пристанища и вскоре

Спешит одеться облаком златым,

Девица наша поднялась с постели