Херсон Византийский - Александр Чернобровкин

Воспоминания о прошлой жизни настолько увлекли меня, что не сразу среагировал на вскрик Скилура. В правой стороне груди скифа торчала стрела. Он начал заваливаться на спину, схватившись за стрелу правой рукой, а левой продолжал натягивать вожжи, отчего волы сразу остановились. Кто в него выстрелил, я не видел и не стал искать, сразу спрятался за кибитку. Приготовив арбалет, выглянул из-за ее задней части.

С холма к кибитке бежал человек с коротким копьем в поднятой вверх и согнутой в локте правой руке и щитом в левой. Судя по бороде, тавр. Он, как мне показалось, рывками смещался в мою сторону. Я не воспринимал его, как врага, выстрелил скорее, как по движущейся мишени в тире. Он увидел и закрылся щитом. Но с расстояния метров тридцать болт пришпилил щит к его телу. Тавр словно споткнулся, а потом сделал шаг вперед, еще один. Ноги вдруг подогнулась, и он упал. Я рычагом натянул тетиву, вставил болт. Действовал спокойно, как-то даже отстраненно, будто не со мной происходит. Осторожно выглянув из-за кибитки, осмотрел склон холма, выискивая лучника. Он стоял возле дерева, за которое спрятался, уклоняясь от стрелы, выпущенной кем-то из обозных. Потом вышел из-за дерева и выстрелил сам. Тавр был боком к нашему лучнику и полубоком ко мне. Я выстрелил ему в район сердца. Расстояние рассчитал неправильно, поэтому попал ниже, под ребра. Впрочем, и этого хватило. Тавр от удара болта качнулся за дерево, там выронил стрелу и лук и завалился на бок. Я опять зарядил арбалет и, когда поднимал его, услышал сзади рычанье пса и вскрик человека.

Кричал толстый тавр в кожаном шлеме и доспехе наподобие того, что был у Скилура, с коротким копьем и овальным, не таким, какие обычно у его соплеменников, щитом. Он стоял левым боком ко мне, метрах в трех, пытался угадать копьем в Гарри, который, судя по порванным кожаным штанам, произвел на тавра неизгладимое впечатление. Я выстрелил от пояса, не целясь. Болт легко, словно бумажный, прошил щит. Тавр повернулся ко мне, начал замахиваться копьем, наконечник которого был плохо наточен, в частых темных крапинах. Гарик снова вцепился в его ногу, рванул ее с рычанием. Словно из-за боли в ноге, тавр начал приседать, уронив сперва копье, потом шит. Пес продолжал рвать лежачего, только окровавленные клочья кожи разлетались. Мне почему-то стало жалко убитого, как будто пес делал ему больно.

– Гарик! – позвал я.

Пес еще пару раз трепанул ногу, потом отпустил ее, но продолжил тихо и глухо рычать.

Я отвернулся, чтобы не видеть труп, снова зарядил арбалет. Впереди слышался звон оружия и крики. Я осторожно, оглядываясь, хотя и знал, что рядом пес, никто незаметно не подкрадется, пошел к шестой кибитке.

Сражение шло возле нее. Остальной обоз продолжал двигаться, выходя из зоны боевого контакта. На последних двух кибитках Моня поставил крест. Только четверо охранников под командованием Гунимунда нападали на трех тавров, которые не подпускали их к кибитке. Четвертый тавр, взяв волов за упряжь, разворачивал их в мою сторону. Охранники не хотели погибать за чужую собственность, скорее изображали нападение. Тавры тоже не собирались показывать себя героями, только не позволяли отбить добычу. Один из них был кольчуге, как понимаю, вожак, остальные в таких же кожаных доспехах, какой был на разбойнике, напавшем на меня на берегу моря. Я выстрелил в вожака. Попал в спину чуть ниже шеи. Вожак выронил копье и завалился ниц. Два его сотоварища замерли, уставившись на упавшее тело.

Я вновь зарядил арбалет. Когда поднял голову, сражение уже закончилось. Я увидел лишь спину, мелькнувшую между деревьями, и возле кибитки тавр с окровавленным обрубком правой руки пытался левой с щитом закрыться от меча гота. Гунимунд сделал ложный выпад, будто собирался ударить по правой руке, а когда тавр рефлекторно опустил щит, чтобы прикрыть ее, отсек голову. Она упала в метре от тела и неуклюже, как бы прихрамывая, кувыркнулась несколько раз, облепляясь пылью. Тело упало на левый бок. Возле него сразу образовалась большая лужа густой, тяжелой, почти черной крови.

Я подошел к шестой кибитке. Возле нее лежали два трупа охранников, один со стрелой в шее, другой поколотый копьями, и четыре таврских, включая убитого мною вожака. Гунимунд посмотрел на меня со смесью удивления и уважения, поражаясь, наверное, что я не только остался жив, но и отстоял свою кибитку и даже помог ему. Раньше не чувствовал он во мне воина, хотя я числился победителем Тавра. Гот понимал, что я какой-то не такой, с непонятной ему слабиной, ненастоящий солдат. Теперь, видимо, я был зачислен в категорию воинов, хоть и не профессионалов.

Возле нас вдруг возник Моня на муле. Во время сражение его не было видно.

– А-а, получили, сволочи! Будете знать, как нападать на меня! – радостно заорал иудей, как будто это он всех положил. Увидев кольчугу на трупе, воскликнул: – И добыча есть! Это будет моя доля!

– Нет, моя, – спокойно возразил я.

– С какой стати?! – возмутился Моня.

– По договору, – объяснил ему. – Его убил я, значит, всё мое.

– Не было никакого договора! – закричал он. – Снимайте кольчугу! – приказал Моня охранникам.

Те знали, что договор был. Многим это раньше не нравилось, особенно Гунимунду, но нарушать договор не собирались, чтобы потом самим не оказаться в такой ситуации.

– Я вам приказываю! – заорал на них хозяин обоза.

– Это мое, – спокойно повторил я и навел на иудея арбалет.

Он сразу спрятался за щит, из-за которого и полились дальнейшие оскорбления и угрозы выгнать меня немедленно. На всякий случай Моня еще и отъехал за кибитку, а потом и вовсе ускакал.

Гунимунд улыбнулся мне, как сообщнику. Моя смелость в общении с хозяином обоза впечатлила его больше, чем мои боевые успехи. Наверное, по его классификации убить четырех тавров – это ерунда, а вот наехать на начальника – это круто. Потом гот начал раздевать труп безголового тавра, абсолютно не боясь запачкаться кровью.

А я посмотрел на труп вожака и подумал, что лучше было бы отдать кольчугу Моне. Тогда бы не пришлось снимать самому. Теперь надо сделать усилие и раздеть мертвого. Или объявлю себя чмошником. После чего можно ставить крест на военной карьере и не только. Если сейчас не преодолею себя, так и буду всю оставшуюся жизнь бояться покойников. Я вспомнил рассказ матроса, стоявшего когда-то со мной на вахте. Он воевал в Афганистане. В самом начале службы их кинули собирать трупы наших солдат, попавших в засаду в ущелье. Три дня трупы лежали на жаре. Они раздулись, оставались узкими только в талии, перетянутой ремнем. Матрос рассказывал, до чего смешные казались им эти трупы. Солдаты защищались смехом от ужаса. В течение всей оставшейся службы им уже ничего не было страшно.