«На суше и на море» - 88. Фантастика - Олег Костман

— А что скажет Камень? — спросил я опасливо.

— Кто знает! Может, и ничего не скажет, но завтра нужно его вытащить и подготовить. Завтра, при Большой луне. В присутствии всех посвященных. Голоса братьев с По толо идут издалека, они одолевают просторы вечности и непонятны нам, но срок подходит.

— Но знаешь ли ты, как… — тут я начал путаться, — как включить его? Как заставить говорить? Ну не заставить, не хмурься. Как попросить, помолить?

— Не знаю, — с какой-то дразнящей неуверенностью отвечал Баму. — И потому позвал тебя. Ты из касты посвященных и к тому же еще белый. Может, ты сумеешь исполнить Завет.

— Завет? Какой Завет? Почему ты никогда не говорил мне о Завете?

Баму медленно вытащил трубку изо рта, уперся взглядом в тлеющие угли костра и начал причитать напевно, протяжно, почти шепотом, но достаточно ясно, чтобы можно было его понять:

— Когда срок придет, камень надо извлечь и водрузить на священный алтарь. Нижняя часть цвета белой воды пусть глядит на землю, поскольку белое — покров мертвецов. Верхняя часть цвета пустыни пусть смотрит на тройную звезду Сиги толо, откуда приплыли наши пращуры. С Сиги толо придет их голос. Сторона цвета травы да обратится к Южной горе, именуемой Возвышающейся к небу башней. Сторона цвета апельсина глядит в Водопад с цветами радуги. Сторона цвета небесного озера пусть глядит на Горные родники охотничьих прорицательниц. Сторона цвета крови да противостоит болоту, этому убежищу пренебрегающих благом. Когда все будет сотворено, как сказано, и когда придет срок, Камень заговорит. От шести сторон света долетит голос седьмого прародителя, восставшего против остальных.

Баму замолчал и дал понять жестом, что разговор окончен и пора лечь отдохнуть…

Невозможно рассказать, с каким волнением ждал я следующей ночи. День был жарким, даже в хижине нечем было дышать. Ко всему прочему мой внук бесновался, как никогда. Он уже перезнакомился с местными ребятишками и приволок после обеда огромную рыбину, которую непременно хотел самолично приготовить. Я попросил его, полагаю достаточно учтиво, исчезнуть с глаз моих, но он, кажется, обиделся и пропал до самого вечера. Впрочем, мне было не до него. Под вечер я совершил небольшую прогулку, но не встретил ни одного знакомого лица. Мне показалось, что молодые догоны избегают меня, а некоторые даже скрывали свои лица. Чувствовалось какое-то всеобщее напряжение, чего я никогда здесь не ощущал.

Вот и ночь наконец пала, стремительно и нежданно, и первый тамтам заговорил. Ему ответствовали другие, раздались первые выкрики, первые искры полетели к небу от костров. В верхней части селения готовилась церемония, где предстояло участвовать и мне, но конечная цель которой была не ясна не только мне, но и вдохновителю и руководителю всего действа. Я вспомнил моего отца, его советы быть смиренным перед судьбой и терпеливым к сим диким детям природы. Это меня успокоило, и руки мои уже не дрожали, когда я напяливал на свое старческое тело широкий белый балахон.

И закружило меня в ритме стройных черных тел, впадавших в экстаз под воздействием ритмов музыки, и сам я перескакивал с ноги на ногу, ощущая вкус молодости, — пока не оказался уже в святилище. И стало вдруг тихо, так тихо, что я испугался. Слишком много вкусил я прелестей цивилизации за последние тридцать лет, чтобы не почувствовать разницу между ними и мною, между моим миром и их мирком. Откуда-то из закоулков греховного моего подсознания выплыл слабый, но тревожный голосок, он нашептывал мне что-то о смерти моего отца, неясной и нелепой, как всякая смерть, о жреце Баму, утаившем от меня загадку отцовой кончины. И почему-то впервые за этот день я забеспокоился о внуке, но было уже поздно. Тайная церемония, ради которой я одолел тысячи миль, начиналась. Я огляделся и не без удивления увидел почти всех, кто много лет назад участвовал в моем посвящении. Маски были уже сняты, и потные лица масляно блестели в дрожащем свете факелов. Дядя Темнеющее Око, Юн Открыватель Истины, Страж Границы, Царь Обезьян, Кожаный Щит, Вопрошающий и Вечно Недовольный. Отсутствовали Горбун, Высокий Тростник и Молодой Дракон. Был здесь и Баму. Мне показалось, что святилище как-то уменьшилось. Фрески на стенах подвыцвели и уже не так воздействовали на меня, как в молодости. Что-то переменилось необратимо, и я это ощутил. Старость и дух смерти витали окрест, и лишь мгновение, ожидаемое веками, еще поддерживало дух в этих мумифицированных стариках, опьяняло их, вдыхало в них волю. Только фанатичная вера внушала убеждение, что надо дожить, проползти еще несколько лет, месяцев, дней, чтобы лицезреть наконец чудо — Камень должен заговорить. Почему-то все они рассчитывали на меня, ведь человек даже неосознанно всегда на кого-то рассчитывает. Теперь мне стала ясна неуверенность Баму — наверное, он помнил о неудавшейся попытке Контакта, когда Камень не заговорил.

Баму завел в тишине свою протяжную песнь:

— Когда срок придет, Камень надо извлечь. Камень надо извлечь и водрузить на священный алтарь…

Жрец медленно и торжественно приблизился к нише, молитвенно склонился над нею и окаменел. В святилище царила тишина. Все смотрели на Баму. Неожиданно он резким движением отодвинул завесу. Кругом царил полумрак, придававший еще большую значительность происходящему. В нише, облицованной черным, покоился странный и, как мне почему-то почудилось, неземной предмет, сиявший разными оттенками. В сказочном свете факелов переливались драгоценные камни, из которых был сделан Камень. Все стояли в оцепенении.

— Иди! — приказал мне Баму, не отводя восхищенного взгляда от священного Камня.

С трудом, как парализованный, я сделал два шага. Жрец взял двумя руками Камень, прислушался и с величайшей осторожностью положил на алтарь.

Первое желание, которое я испытал при виде Камня вблизи, было желание расхохотаться. Возможно, это стоило бы мне жизни, однако… На священном алтаре, некогда воздвигнутом самим Дионом, лежал, быть может, самый ценный и таинственный предмет на планете. Десятки ученых готовы были бы рискнуть жизнью, чтобы потрогать эту реликвию будущего. Этот камень был смыслом и целью существования целого племени, благоговевшего перед ним, его обожествлявшего. Такое благоговение было бы понятно и объяснимо, если бы могущий подать голос Камень не оказался заурядным кубиком Рубика — любимой игрушкой моего внука! Да, конечно, маленькие разноцветные кубики, из которых он был составлен, — наверняка драгоценные камни, но смысл-то игрушки от этого не менялся.

— Марсу! — Баму назвал меня, как называл только в детстве. — Теперь ты знаешь, зачем сюда вызван. Необходимо подобрать цвета Камня и поставить его так, как было указано тебе вчера вечером! Иначе он не заговорит.