Головокружение - Франк Тилье

В порыве куража и прояснения сознания я скинул с себя всю одежду, даже рубашку, которая повисла вместе с пуловером и курткой у меня на закованном запястье. Сразу возникло стойкое ощущение, что каждый мускул моего тела сейчас отвалится и упадет на землю, как кусок замороженного мяса.

Фарид привстал и тихо свистнул сквозь зубы:

– Ох ты, черт…

Так бывало всегда, когда кто-то впервые видел меня обнаженным. Я закоченел и сунул палец в кастрюлю с водой. Наверное, вода уже согрелась. Однако она могла с равным успехом быть и ледяной, и кипятком, я все равно не чувствовал. Сомнений не было, я сильно сдал.

– Мишель, прошу вас.

Я обычно легко перехожу на «ты», а вот с Мишелем, даже после нескольких дней пребывания здесь, пока не мог. Маска возводила барьер, она еще и наводила тоску.

– Полейте, пожалуйста, мне на плечи. Только быстрее, пока я совсем не заледенел.

Фарид не сводил с меня глаз: тело у меня было в шрамах всех видов и размеров.

– Может, объяснишь? – выпалил он, словно прочитав мои мысли.

Мишель, обычно очень любопытный, ни о чем не спросил, а просто наклонил кастрюлю. Вода ударила по коже, и шок был как от града электрических разрядов. Я старательно вымыл все тело: бедра, грудь, лицо с отросшей короткой бородкой, живот. И сразу пришло ощущение опрятности, очищения, даже без мыла и банной рукавицы. Меня охватила гордость, что я твердо держусь на ногах, что я еще жив. Быстро схватив ледяное полотенце, я растерся докрасна и почувствовал себя гораздо лучше, почувствовал себя человеком. Вспомнив вопрос Фарида, я на несколько секунд остался голышом и указал пальцем на лоб:

– Правая надбровная дуга, свалился с велосипеда. Пять лет.

Палец передвигался вслед за описаниями.

– Восемь лет, первый скальный маршрут, упал головой вниз и рассек лоб об острую скалу. Мама рассказывала, что я явился домой весь в крови, но без единой слезинки. Мы тогда жили на первом этаже, и, наверное, поэтому я до сих пор и жив, учитывая, сколько раз я придвигал стул, чтобы пройтись по перилам балкона.

Палец двинулся по лицу дальше, проехал по кривоватому носу, по толстым губам. Мишель и Фарид слушали очень внимательно.

– Девять лет. Прыгнул на переменке с дерева и расшиб подбородок об асфальт на школьном дворе… Двенадцать лет. Начитался комиксов и решил, что я просто не могу умереть, я бессмертен. Свалился с крыши своего дома в Мюнстере. Три шва на коленке и множественные переломы: ноги, кисти рук, – общем, жутковатое воспоминание. А вот это в четырнадцать лет, – я взглянул на Фарида, – отец ударил. Это – в шестнадцать, это – в семнадцать. Ничего серьезного, но весь персонал интерната будет меня всю жизнь помнить. Вот здесь, здесь и здесь – это в армии. Я служил в альпийских стрелках. Потом еще несколько царапин – и лет до двадцати восьми мертвый штиль. Вот это – Доломиты, мой самый сильный испуг. Четыре шва… Тридцать четыре года, переломы ребер слева. Нос я ломал много раз. А вот это – собачьи укусы, ну, я тебе уже рассказывал. А теперь… я оденусь, если не возражаешь. Если я еще тут постою голышом, то будет мне кисло.

Фарид указал на грудь справа:

– А это что?

Ну конечно, они заметили. Я бы предпочел об этом не говорить, но задал себе вопрос: а какой смысл нам что-то друг от друга скрывать? Почти через всю верхнюю часть груди шли две глубокие красноватые отметины.

– Это двадцать лет назад. Два удара ледорубом.

– Тебя вздули ледорубом? Довольно оригинально.

– Мой лучший друг… Макс Бек.

Закусив губы, я поднял с земли брюки. Удар ледоруба в грудь производит хлюпающий звук, которого потом всю жизнь не забудешь: как будто шлепнули ногой по луже. Не говоря больше ни слова, я надел брюки. Мишель и Фарид смотрели на меня в ожидании продолжения, но распространяться мне не хотелось. Это моя жизнь, и я не понимал, каким образом все это может помочь нам выбраться отсюда.

Только я помылся – и на тебе, опять надо окунаться в пот прошедших дней. Снова влезать в одежду, пропитанную флюидами смерти. Как же мне осточертело жить, спать, барахтаться в позорном дерьме собственного поражения. А что мне оставалось делать? Как противостоять безжалостной судьбе? Здесь не повернешься на сто восемьдесят градусов и не уйдешь домой.

– Эти удары ледорубом связаны с женщиной? – вдруг спросил Мишель, тоже раздеваясь.

Я нахмурился, полагая, что тема моих шрамов уже закрыта:

– А почему вы спрашиваете?

Теперь Мишель стоял совершенно голый. Он был крепко сложен, мощные бицепсы и прекрасные плечи были явно накачаны в спортивном клубе. У него тоже имелось два-три небольших шрама на предплечьях. Волосы на груди отливали сединой. Сверху на правой лопатке виднелась сине-желтая (а может, бело-зеленая) татуировка: буква «С». Он энергично растирал себе плечи.

– Когда пьют, говорят о женщинах и все входят в штопор. За каждой ссорой стоит женщина.

– Это ведь все Макс? – сказал Фарид.

У меня волосы встали дыбом.

– А ты-то откуда взял это имя?

– Ты все время разговариваешь во сне… я ведь тебе говорил. Похоже, тебя мучат кошмары, парень. И твой отец, и Макс в этих кошмарах присутствуют. Можно подумать…

Скрестив на груди руки, Мишель начал отбивать ногами чечетку:

– Если вы не уйметесь, то я тут заледенею, а вы даже не заметите. Или вы хотите, чтобы я заболел? Нет? Тогда вылейте мне одну половину кастрюли в левую дырку маски, а вторую – в правую.

– Вы уверены?

– Делайте, что говорят. Все чешется и щиплется, у меня башка лопнет, если это продлится еще день.

– А если от этого испортится механизм… механизм бомбы?

– Тем лучше.

Я подошел к нему. Он задрал голову вверх, так чтобы дырки для глаз оказались в горизонтальной плоскости.

– А татуировка у вас на спине, большая буква «С», – это…

– Это Седрик. Как на серьге. Ну, льете или нет? Рожайте уже!

Такой резкий ответ не располагал к диалогу, и я принялся, следуя указаниям, заливать воду в дырки. Мишель издал хриплый стон облегчения. Я взял сухое полотенце и стал растирать ему спину и бедра, а он просовывал уголки в отверстия в маске. Фарид ошеломленно наблюдал, как мы обхаживаем друг друга, словно две старые обезьяны. А за нами величаво возвышался ледник. В ситуации было что-то невероятное, и меня разобрал нервный смех.

– Интересно, с чего это ты так веселишься?

Я кивнул на тупую массу льда:

– Мишель, голый, в железной маске, на фоне великолепного ледяного водопада. Можно подумать, что мы туристы на острове Реюньон, только в кошмарной версии.

Мишель и не думал смеяться. Араб вытер прозрачную каплю с носа:

– Небось, на Реюньоне насморк не схватишь.

Мокрой половиной полотенца я замотал голову, рассчитывая, что сухой половиной будет вытираться Фарид.

– А это для тебя.

– Ну уж нет, спасибо. Завязывай со своим эскимосским душем, ладно? Я очень замерз. Хочешь, чтобы я окочурился?

– Надо задать жару твоему телу и смыть всю грязь. Показать телу, что оно живое. Давай, нечего!

Заставить его вылезти из спальника было все равно что отрезать от него кусок. Мне пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы убедить его встать. Он разделся, как при ускоренной съемке. Подземелье его почти съело. Когда я увидел его голышом и заметил, как он дрожит, прикрывая исхудалыми руками свое обрезанное мужское хозяйство, я сразу позабыл о Реюньоне и спросил себя, сколько же мы еще сможем продержаться.

Фарид поднял глаза к потолку и, стиснув кулаки возле шеи, плотно сжал чуть согнутые ноги:

– Давайте скорее, а не то я…

То, что произошло потом, длилось какую-то долю секунды. Когда я снимал с огня кастрюлю, Фарид с криком метнулся в сторону Мишеля. Его облезлый член шлепнул по бедрам, ослабевшие мускулы напряглись, лицо мгновенно исказилось. Завитки волос взлетели в воздух, лоб покрылся морщинами, как треснувший гранит. Выставив вперед кулаки, он изо всех сил пихнул Мишеля в грудь. Колосс удивленно вскрикнул и, потеряв равновесие, рухнул на спину. Мне казалось, что я уловил каждую фазу падения. Пок, подняв морду и здоровое ухо, отскочил в сторону.

В этот момент у меня перед глазами пронесся сталактит. Он был толще и длиннее сложенного зонтика и разлетелся на сотни осколков. Кусочки льда хлестнули меня по щеке и обрушились на спину, икры и зад Фарида. Араб упал на Мишеля и взвыл от боли. Покхара рванул в темноту, поджав хвост и поскуливая.

И все. Больше ни звука.

Мы застыли в изумлении в тех позах, в каких нас застал неожиданный удар. Я глянул наверх. Можно подумать, сталактит специально подвесили возле входа в палатку, чтобы нас поубивать.

Фарид на четвереньках отполз в сторону, Мишель встал, держась руками за голову, и, шатаясь, подошел к тому месту, где стоял несколько секунд назад. Я слышал его тяжелое дыхание. Потом, не говоря ни слова, он вернулся к горелке, снял с нее кастрюлю и, выпрямившись, отступил немного назад.