Искатели необычайных автографов - Владимир Артурович Левшин

— Чисто лунный… Как вас понимать? Значит, прежде был какой-то другой, смешанный?

Мате кивнул: вот именно, смешанный. Когда-то, во времена язычества, арабы поклонялись Солнцу и Луне одновременно и потому пользовались лунно-солнечным календарем.

Как известно, в основе солнечного календаря лежит год — время, за которое Солнце совершает видимый путь через все двенадцать созвездий Зодиака, или, как сказали бы в нашем, двадцатом веке, время, за которое Земля совершает полный оборот вокруг Солнца. Основа лунного года — месяц, то есть время обращения Луны вокруг Земли. Но так как двенадцать месяцев лунного года короче двенадцати месяцев солнечного примерно на десять суток, арабы, чтобы уравнять их, девять раз в течение каждых двадцати четырех лет добавляли к лунному году тринадцатый месяц — наси́.

Постепенно, однако, культ Луны одержал верх над культом Солнца. А после возникновения ислама Мухаммед запретил добавлять наси, и арабский календарь стал чисто лунным. И все же, несмотря на запрет, народы Ирана и Средней Азии наряду с лунным календарем продолжали пользоваться солнечным как более удобным и привычным для земледельцев.

— Выходит, вернув солнечный календарь, Малик-шах совершил целую революцию, — заметил Фило.

— Едва ли он додумался до этого сам, — возразил Мате. — Скорей всего, это идея Хайяма. Но так или иначе, возвращение солнечного календаря — событие немаловажное. Неспроста им ознаменовано начало новой, маликшахской эры… Впрочем, смысл реформы не только в том, что она восстановила в правах солнечный календарь и уничтожила накопившееся с прежнего расхождение между календарным и истинным солнечным годом. Началом года в маликшахском солнечном календаре считается день, когда Солнце входит в созвездие Овна и наступает истинная весна. Месяцы этого календаря соответствуют вступлению Солнца в очередное созвездие Зодиака. Стало быть, годы и месяцы маликшахской эры — подлинные солнечные годы и солнечные месяцы, и, в отличие от лунного календаря, в новом, солнечном, времена года не смещаются…

Пока Мате вел научно-просветительную работу, звездный старец неторопливо шествовал по залу, важно раскланиваясь на обе стороны. Видимо, он был здесь не последняя спица в колеснице, но по неприязненным взглядам и перешептываниям нетрудно было понять, что его побаиваются и недолюбливают.

— Смотрите, к нему подходят наши знакомые, отец с сыном, — сказал Фило.

Мате многозначительно зыркнул на него, и спустя секунду они уже стояли подле звездного старца.

— Да пребудет над тобой благословение аллаха, мудрейший Кара-Мехти́, — заискивающе произнес отец. — Позволь представить тебе опору и утешение моей старости, сына моего Абу.

Он сделал жест, приглашая молодого человека подойти поближе, но тот стоял, опустив глаза, с трудом сдерживая негодование.

— Что же ты, Абу? — продолжал отец елейно-фальшивым голосом. — Поклонись всевидящему и всезнающему.

Абу не шелохнулся.

— Оставь его, Музаффа́р, — проскрипел астролог с желчной усмешкой. — Кто такой старый Мехти в глазах твоего сына? Злодей, захвативший место Хайяма. Где ему знать, что некогда Хайям захватил место Мехти? Почти двадцать лет провел я по его милости в забвении и нищете. Но аллах справедлив! На старости я снова у дел и снова в почете. И теперь, Музаффар, придется тебе послужить под моим началом. Кстати, я велел тебе составить гороскоп всемилостивейшего везира нашего, Таджа аль-Мулька. Готов он?

— Готов, мудрейший, — сказал Музаффар, протягивая свиток.

Мехти развернул его и стал рассматривать с глубокомысленным видом. Вдруг брови его испуганно вздернулись, голова ушла в плечи.

— Что это? — выдохнул он, беспокойно озираясь. — Что ты мне принес? По твоему гороскопу выходит, что нашему везиру не протянуть и года.

— Но таково расположение звезд, — оправдывался Музаффар.

— Он еще думает о расположении звезд! Подумай лучше, как сохранить расположение наших повелителей. Завтра же принесешь другой гороскоп, а этот…

Он скатал свиток, и тот мгновенно растворился в складках широкого звездного халата, где-то около созвездия Скорпиона.

— Быть бы ему фокусником, — засмеялся Фило.

— А он и есть фокусник, — жестко сказал Мате. — Да еще и шарлатан в придачу…

Великий и единственный

Что-то, видно, случилось важное: тихое жужжание голосов сменилось гулом, люди замельтешили, выстроились двумя рядами и выжидающе затихли.

Послышались странные скрежещущие звуки («Точно стадо ослов кричит!» — подумал Мате), и в зал вступили трубачи с неимоверно длинными трубами. Следом маршировали вооруженные до зубов гвардейцы, очень похожие на тех, что стояли у дворцовых ворот («Гулямы, гулямы!» — пронеслось в толпе). Потом гуськом проплыли надменные бородачи («Не иначе как государственные советники!» — определил Фило)…

Вся эта многолюдная компания стала живописно располагаться по обе стороны невысокого помоста, над которым, подобно серебристому облаку, колыхались кисейные складки балдахина.

Когда ритуал размещения завершился, вошел человек в темной парче, с золотой чернильницей у пояса («Тадж!» — решил Мате). Человек подал знак, и все склонились в низком поклоне. Тогда в сопровождении многочисленной свиты появились томная красавица и разряженный мальчуган.

— Туркан и ее отпрыск, — шепотом прокомментировал Фило.

Царствующие особы проследовали на помост и опустились в кресла, за которыми стояли темнокожие великаны с опахалами из страусовых перьев. Короткие ножки Махмуда беспомощно повисли в воздухе.

Усевшись, Туркан подняла холеную, сверкающую перстнями ручку, и все снова выпрямились. После этого стали один за другим подходить к ней приглашенные. Некоторые подавали ей какие-то бумаги. Она, не читая, передавала их Таджу.

Маленький султанчик сидел на своем троне и смотрел на все скучными глазами. Ему не терпелось вскочить и побегать. Зато Фило и Мате наблюдали однообразную церемонию с любопытством: когда-то еще выпадет оказия побывать на приеме у восточного владыки!

Случайно снова очутились подле них те самые придворные, что злословили насчет Туркан и Таджа.

— Дожили! — злобно шепнул тот, что постарше. — Гулямы стоят у нее на почетном месте, а о нас с тобой и не вспомнят.

— Что мы! — язвительно отвечал другой. — А где Баркьяру́к? Где Санджа́р? Как-никак кровные братья Махмуда… К тому же постарше его и с бо́льшими правами на трон.

— Ничего, — зловеще прошипел первый. — Помяни мое слово: недолго ей самоуправствовать. Будет и на нашей улице праздник.

В это время к Таджу приблизился Кара-Мехти и тихо сказал ему что-то. Тадж передал его слова Туркан. Филоматики, которые тотчас очутились у помоста, заметили, как вздрогнула и выпрямилась эта равнодушная с виду женщина («Точно змея!» — подумал Мате).

— Примем его, — сказала она. — Пусть все знают, что правительница сельджуков