Короткие истории - Леонид Хлямин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще раз я посетовал, что не люблю латиноамериканскую культуру. А Вика сказала, что спиздила у чурок какую-то каску и съебалась с ней. А потом ехала гордая как орел в ней.
Далее слово даю исключительно Вике. Она говорит мне:
«Иногда ты словно нож, входящий в масло реальности, видишь круглую голову азиатки с чериочками глаз и свекольными волосами. Видишь голову мужика с папиросой, всю в щетине. Ребенка видишь, который весь из воздуха и смеха. И понимаешь каждого. Ты и есть каждый».
Далее мы вспоминаем старое. Я говорю ей, как она пришла раз пьяная на репетицию, сказав почему-то, что была в парикмахерской. Я говорю: «Ты пила что ли? А ты, так болтая ногами, на кресле: Да мне похуй» – «Вот это да! Это я понимаю!» – «А еще ты меня тонкими сигаретами угощала, и говорила: настоящей музыки мало. Я поддакивал, перечислял группы, и мы оба кивали друг другу: да, да, да».
– Жаль, что я помню мало, – говорит Вика.
– Еще мы дико с тобой срубались и ржали на сцене, где женщины встречают в военной композиции там кого-то, и какую-то горсть земли в мешке передают, – ты была как раз одной из этих женщин в платке. И все время там комично как-то выходило, а не трагично.
– Пиши, пиши все, а то забудешь.
– Не забуду. У меня память писательская.
– Не забудь все, что с нами было, что мы говорили, думали, когда были молодые. В старости воспоминаний ничего нет дороже.
– Не забуду.
(Утро не в Крыму)
– «Ой, Ленечка, ой, миленький! Как голова болит! Да что ж это делается, люди добрые?» – кричала Вика, а про себя думала: «ламбруско» – помню, мартини – помню, «лонг айлендов» несколько; потом «самбука» со льдом и кофейными зернами, – неограниченное количество. – «Но виски! Зачем ты, мать твою так, понты свои кривые колотила? – Виски обожаю, только чистый пью, односолодовый! – пижонка ссаная».
Денег в Вике не было. То есть, вообще. Еды и воды тоже. Квартплата была 15-ть, что не могло не ужасать.
Леонид продолжал настаивать. Вика еще раз про себя вспомнила весь ассортимент вчерашних напитков.
Она побежала, – то есть, ей так показалось, – на самом деле, – уныло поковыляла в душ на растертых неудобными, зато красивыми, туфлями, ногах.
Касаемо денег, – Леонид искал не их. Они ему и не нужны были в Вике. Он хотел плотнее разобраться, так сказать, в самой, в ней; прямо-таки, понимаете, в прямом смысле.
Сейчас она вернется из душа…
Он подумал, и решил сделать попытку проследовать за ней и подсмотреть.
Из душа доносилась песенка: «Мадам ла маркиза…»
– Туз ва трез бин, туз ва трез бин, – подпел зачем-то он, неумело и тихо. – Значит солодовый, говоришь, или какой там? – Я все равно ни хера не понимаю, – сказал он ей через дверь.
– А я понимаю, что ли? – жалобно заныла Вика, смывая вчерашнее убранство лица, – теперь больше похожее на синяки, какие бывают после прямого удара в нос.
– А если не понимаешь, то выходи немедленно! Ну! Голая!
Она вспомнила пляжи Крыма. О том, как мирно и счастливо лежат у берега абсолютно голые люди, говорят, играют друг с другом, ни мало не стесняясь и не разглядывая, только любуясь красотой подаренного, молодого гибкого как лоза тела. Потом посмотрела на себя: «даа уж… не Крым, не Крым».
Леонид Крыма никогда и близко не видел. Зато ему хотелось увидеть сейчас ее немедленно, голую, со вчерашними разводами косметики. Он затарабанил в дверь: «Выходи! Я тебя развлекал весь вечер и всю ночь своими басенками!» – нашел что сказать он.
Басенок Вика не помнила. Зато помнила, как устроила Лёне самую, что ни на есть обнаженную фотосессию. Он прыгал как безумный по двухкомнатной викиной квартире, полной бабушкиной рухляди, трехлитровых банок, сломанной мебели и прочей ерунды, прикрываясь то ли боа, то ли меховой горжеткой, дико орал и извивался. А какая-то присутствовавшая невнятная дама, не знала, куда себя деть от этого…
Настойчивый стук в дверь ванной был подобен отбойному молоту, в висках стучало, тело покрывалось липким холодным потом, руки и ноги не слушались, впрочем, голова тоже.
– Выходь уже! Хватит!
Он схватился за ручку двери. Ручка держалась прочно. – Когда ты там накупаешься? Вика! – ответа не следовало, а слышался только шум воды.
Теплые струи расслабляли, вводили в дрему, пели о чем-то неведомом и очень интересном. В памяти проносились лица вчерашних мужчин, которые танцевали, угощали, соблазняли, обещали что-то, клянчили номер, и, последний, который проводил на такси и долго восторженно говорил про глаза: «Ты такая необычная, таких в клубе не встретишь. Смотришь так по-детски, широко распахнув глаза… как Лилу в "Пятом элементе", помнишь?»
Тут Вике стало необычайно приятно, она заулыбалась и запела: «Понимаешь, твои глаза двух земных полушарий карта. Ты когда закрываешь их, погружается на ночь экватор».
Но, по-настоящему, ее интересовал только один вопрос: Почему она оказалась в квартире не с тем брюнетом из клуба, а с тем, который сейчас настойчиво стучал в дверь?
Время дискретно. А действительность вполне может оказаться сном, из которого ты просыпаешься в еще один сон. Это Вика знала по собственному опыту. Однако же, ситуация и впрямь была неоднозначная. Ну что ж. Если ничему не удивляться, незачем жить.
Она толкнула дверь, и увидела, что Леонид уже не требует ее выхода, а стоя на четвереньках что-то упорно ищет на полу взглядом.
(Еще случай в кафе)
Они сидели прямо напротив нас. Три женщины лет сорока-сорока пяти. Сидели близко. Сначала вроде бы тихо. Пили то ли чай, то ли кофе. Мы с товарищем сидели в этом кафе после работы, – нам нужно было скоротать какое-то время, и мы зашли сожрать пиццу. Вернее мы подумали, – а почему бы не зайти, и не взять себе пиццу.
Женщины были разодеты для своего возраста, у всех были такие накидки на шею, – что-то из французской моды, может. Я видел подобного типа на знакомых американках, еще много лет назад.
Долгий заказ. Официантка какое-то время вообще не появлялась. Я не люблю, признаться, заведения такого типа, – это не для меня, но для тех, кто никуда не спешит, для тех, кто идет сегодня вечером в кино
