Скверный маркиз - Барбара Картленд

Но почему же для Руперта университет стал местом страданий? Откуда там такое бесчинство, такой разгул безобразий?.. Нет, пока она не станет тормошить и расспрашивать бедного юношу. Возможно, позже он сам об этом расскажет.

Орелия понимала, что Руперту нужно как следует окрепнуть перед тяжелой и даже изнурительной армейской службой, тем более что врач, от всех болезней лечивший пиявками, не внушал ей большого доверия. После трех процедур с кровопусканием лихорадка, безусловно, пошла на убыль, но Руперт так ослабел, что Орелия снова стала поить его травяными отварами и настоями и всячески пыталась подстегнуть его аппетит вкусными питательными кушаньями. Она уверовала также в благодетельную силу сна, который был Руперту полезнее всех иных манипуляций над его телом и снадобий…

Тем утром Руперт проснулся в необыкновенно хорошем настроении и справился с довольно существенным завтраком, однако через несколько минут перестал болтать о том, чем займется в армии, и крепко уснул.

Зная, что теперь он проспит несколько часов кряду и проснется лишь в середине дня, Орелия на цыпочках вышла из комнаты и с облегчением, за которое ей ничуть не было стыдно, подумала о том, что на какое-то время она свободна — все же дни ухода за беспокойным больным не прошли для нее даром, она очень устала, причем не только от забот и хлопот, а и от мыслей и огромного душевного напряжения, какого потребовали от нее все последние события ее жизни, а не только эпизод с Рупертом. Заняться новыми платьями было в этот момент для нее очень отрадно, это было прямо-таки спасительной мерой! Какая молодая особа — да и женщина в любом возрасте — останется равнодушной к возможности обновить свой гардероб? Это всегда вносит в жизнь новые краски и ощущения.

Впрочем, сейчас ей, Орелии, просто необходимы новые платья! Кэролайн пообещала отдать ей несколько своих нарядов, но сама она еще не получила новые туалеты, заказанные для приданого, а при обилии светских визитов ей необходимо было блистать туалетами, которых у нее было пока, в общем-то, не слишком много. Так что портняжное искусство, которому обучила Орелию милая, добрая, мастерица на все руки Сара, так любившая наряжать ее в сшитые ею самою платьица, сейчас как нельзя более ей пригодится!

Делать что-то своими руками — это очень приятно и очень успокоительно, Орелия это заметила уже давно и прибегала к этому верному способу всякий раз, как начинала испытывать малейшее душевное беспокойство или тревогу, а что уж говорить о серьезной сердечной смуте, которая свалилась на нее недавно…

И Орелия светло и грустно вздохнула — незримое присутствие Сары стало для нее уже постоянным, та словно рядом с нею жила, постоянно пребывая по всех ее мыслях и чувствах, Саре можно было даже пожаловаться, если приходилось совсем уж несладко.

Еще немного подумав о Саре, Орелия опустилась на колени, разостлала на ковре гостиной муслин, тщательно разгладила ладонями ткань и углубилась в подробное изучение фасона одного из парижских платьев Кэролайн — оно висело перед ней на спинке стула. Она так сосредоточилась в своем «целебном» занятии, что не услышала, как тихо отворилась дверь, и вздрогнула, когда голос маркиза прозвучал над ее головой:

— Не будет ли с моей стороны дерзостью поинтересоваться, чем это вы тут, на полу, занимаетесь?

Орелия откинулась назад, взглянув на вошедшего, и, как всегда, ее поразил щеголеватый и вместе с тем вызывающий вид этого человека — непременный белоснежный, искусно завязанный галстук, насмешливая улыбка, ленивый прищур полуопущенных век… Отведя взгляд от его губ, она негромно ответила, оправившись от испуга:

— Пытаюсь… смастерить себе платье… милорд… Но не очень-то получается. Образец оказался довольно сложным, я с такими фасонами еще не встречалась.

— Смастерить себе платье? — недоверчиво, эхом отозвался маркиз, и прищура глаз его как не бывало, они стали круглыми и удивленными. — И часто вам приходится заниматься подобным делом?

— А я всегда себе все шью сама, это няня меня научила, — простодушно отвечала ему Орелия. Ей даже стало немного смешно при мысли, что такой богач, звезда роскошного высшего света, оказался таким несведущим в жизни — никогда прежде не слышал о потребностях таких бедных людей, как она!

Маркиз не стал более углубляться в швейную тему, но, немного помолчав, сказал:

— Я только что узнал от секретаря, что вы отказались сопровождать нас на бал, который сегодня дает герцогиня Девонширская. Позволительно ли мне будет узнать о причине отказа?

— Она очень проста, — и Орелия улыбнулась. — Все женщины, недовольно оглядывая свои платья, висящие в гардеробе, обычно жалуются, что им нечего надеть на бал, но в моем случае это чистая правда. Мне нечего недовольно оглядывать что-либо в своем гардеробе.

— Не понимаю!

— Позвольте вам объяснить… У меня… есть только одно выходное платье, которое Кэролайн, по доброте своей, мне подарила, но, увы, вчера горничная опрокинула на него чашку с кофе, так что теперь оно безвозвратно испорчено. Кэролайн предложила взамен другое, но у меня нет времени переделывать его на себя. Вот, милорд, все так прозаично и просто — по этой причине я и не могу поехать на сегодняшний бал, да простит меня ее светлость герцогиня Девонширская и вы, ваша светлость…

— Так, значит, в прошлый раз вы были в платье, подаренном вам Кэролайн?.. — раздумчиво заметил маркиз, с неудовольствием покривив рот. — Вот почему оно было словно не ваше! Этот цвет вам совсем не подходит — густо-малиновый, почти бордо, очень яркий, это совсем не ваши тона…

— Да, милорд, я спорить с вами не стану, однако не зря же есть поговорка: «Нищие не должны быть привередливы».

— Вы, значит, настолько бедны?

— Да, у меня нет ни одного лишнего пенни. И, пожалуйста, не удивляйтесь так, милорд, хотя это и понятно: вы, милорд, вряд ли часто бываете в обществе бедняков, но они, уверяю вас, существуют, только, как правило, они не вхожи в Райд Хауз.

Орелия проговорила все это беспечно и весело, а глаза ее улыбались, но маркиз, как она заметила, не только не улыбнулся, но даже помрачнел:

— Странно все это, однако, надеюсь, вы позволите мне…

— Нет, разумеется, не позволю, — перебила его Орелия, — и, пожалуйста, не говорите того, что так и просится у вас с языка. Вы очень добры, ваше сиятельство, вы даже щедры, но вам известно так же хорошо, как и мне, что я не могу принять от вас ничего в этом роде!

— Но почему? Вы опасаетесь, что, оказав вам внимание, я снова потребую от вас награду?

На мгновение Орелия словно онемела. Ее глаза, широко раскрытые, испуганные, остановились на лице маркиза, а с губ ее само собой сорвалось: