Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век - Александр Эткинд

В романе «Это не сделано» Буллит высмеивал англофилию американских нуворишей. Один из филадельфийских миллионеров, персонаж отвратительный и ничтожный, переезжает в Англию, где покупает замок в Норвиче и звание лорда. Замок всем хорош, но у него нет парадной лестницы, которую в свое время купил вельможа императрицы Екатерины; лестница поплыла в его русское имение, но утонула вместе с кораблем. Похожая судьба постигла и миссию Буллита. Кеннан писал об англофобии своего шефа как о предубеждении, отчасти обоснованном событиями Первой мировой войны; он добавлял, что когда Буллит увидел решительность британцев во Второй мировой войне, он изменил мнение.

В Западной Европе военные действия прекратились, но на востоке обстановка менялась с необыкновенной быстротой, следуя за импровизациями революционной Москвы. Усталые и теперь очень опасливые главы великих держав не могли и не хотели следить за этими изменениями. Одновременно надеясь на победу белых в Гражданской войне, страшась экспорта революции в Европу и объявляя русские события несущественными для целей мира, они совершали в отношении России одну ошибку за другой. Большевики действительно призывали к мировой революции; социалистические восстания в Мюнхене и Будапеште угрожали повториться в любой европейской столице, вплоть до Рима и Лондона. Госсекретарь Лансинг писал в воспоминаниях, что в 1919 году Москва помогала европейским заговорщикам деньгами и агентами, а пролетарская революция в Европе «казалась неотвратимой». Эти опасения влияли на ход Парижских переговоров. Задним числом Лансинг признавал эти страхи преувеличенными: участники переговоров недооценили способность европейских народов «сопротивляться соблазну беззакония», писал государственный секретарь.

Противник любых переговоров с большевиками Клемансо особенно боялся их пропаганды. Говоривший о коммунизме, как о заразной болезни, он возражал против приглашения большевиков в Версаль, а потом и против конференции в Принкипо: если вести переговоры с чумными или с бешеными, сам станешь таковым, говорил он. Ллойд Джордж подсмеивался над этими французскими страхами; в принципе поддерживая идею переговоров с русскими большевиками, он предпочел бы избавиться от них силой и внимательно отслеживал ситуацию. Он видел, что в Брест-Литовске правительство Ленина без боя уступило немцам. Прошел год, и белые наступали по всем фронтам. Лучше других осведомленные о ситуации в России британские дипломаты понимали, что если они займутся предложениями Буллита и Ленина, им придется иметь дело с лидерами белого движения, которые все еще надеялись на восстановление империи и не согласились бы с ее дроблением. Скорая победа белых привела бы к тому, что большевики потеряли бы контроль над своими губерниями. Поддерживая Колчака деньгами и оружием, англичане верили в успех его наступления; для Ллойд Джорджа это соображение могло быть решающим в его прохладном отношении к предложению Ленина. Мирные предложения, которые привез Буллит, в этот момент казались попыткой заключить ничью, чтобы избежать проигрыша.

Но уже к концу 1919 года Троцкому удалось добиться перелома в войне, а летом 1920-го его армии совершали победоносное наступление в Польше, неся на штыках и нагайках мировую революцию в Германию и далее, в Западную Европу. «Чудо на Висле», победа войск Пилсудского в битве за Варшаву остановила наступление большевиков, победа которых казалась гарантированной даже французским советникам Пилсудского. Судьба Европы решалась цепью случайностей, в которую вносили свои вклады и бездарные действия именитых правителей, и героические усилия одиночек. Если бы лейтенант польской армии Ян Ковалевский в конце 1919 года не разгадал шифр, который использовали русские радиопередатчики, войска Тухачевского, Буденного и Сталина могли захватить Варшаву, а оттуда лежал путь на Берлин. Все это, конечно, было неизвестно парижским переговорщикам весной 1919-го, когда они не стали слушать Буллита. Торопясь заключить мир из-за угрозы большевистского влияния в Европе, участники парижских переговоров отказались от возможности изолировать революцию в ее среднерусском анклаве.

Если бы Гражданская война закончилась в 1919-м и большевистская Россия была ограничена несколькими губерниями вокруг Москвы и Питера, но в этом качестве признана в качестве легитимного государства, весь ход ХХ века был бы другим. Tак, по крайней мере, считал Буллит, и с ним соглашался Фрейд. Вероятно, не было бы СССР и сталинского террора; возможно, не было бы нацизма и Второй мировой войны. Конечно, московские правители могли в любое время отменить заключенные соглашения, возобновить гражданскую войну или начать новую войну в Европе. Ленин потом рассказывал британскому журналисту, что он соглашался на переговоры с Буллитом, «оставляя огромные территории Деникину и Колчаку», только в расчете на то, что их правительства не смогут удержаться у власти [41]. И все же если представить себе, что в течение 1920-х годов мир занимался бы отношениями между десятком новых государств в северной Евразии, которые вряд ли дружили бы между собой, но отчаянно соревновались за торговых партнеров и политических союзников в Веймарской Германии, Японии, Франции, Польше, в существовавшей еще Британской империи и в Америке великого Гэтсби, – перспективы этого воображаемого мира определенно кажутся привлекательнее тех, что ждали Европу и Америку после Версальского мира.

К примеру, если (продолжая это спорное упражнение) представить себе Сибирское государство, с его гигантскими ресурсами и потенциальными рынками, политическим союзником и торговым партнером дружественных тогда США и Японии, в таком мыслимом мире не случилось бы, возможно, ни Великой Депрессии, ни Перл Харбора. В таком мире случилось бы, конечно, многое другое, но здесь наш опыт альтернативной истории стоит приостановить. В 1918 и 1919 годах сами большевики недооценивали свою силу, организационные способности и привлекательность того решения, которое они предлагали обездоленному миру; тем труднее упрекать их врагов, гордившихся своими стратегическими способностями – Ллойд Джорджа, Черчилля, Вильсона, – в том, что они не были способны предсказать течение европейской истории на несколько лет (или даже месяцев) вперед. Но правда, для судеб мира не было ничего страшнее, чем после кровавой победы над германским «милитаризмом» позволить огромной неспокойной Российской империи консолидироваться под властью фанатичных, никем не признанных и потому ничем не ограниченных радикалов. Тяжко ошибившись именно в той области, которую они считали своей компетенцией, Ллойд Джордж и его коллеги принесли миру ХХ век.