Город Ильеус - Жоржи Амаду

Торговая жизнь здесь била ключом — большие магазины, огромные склады, целая толпа коммивояжеров, расселившихся по самым роскошным отелям, несколько банков, из которых выделялся Бразильский банк, занимающий огромное здание, несметное количество биржевых спекулянтов и ростовщиков. Город Ильеус жил интенсивной жизнью, здесь кипела работа, политическая борьба и борьба из-за денег, по узким улицам сновала толпа, в которой каждый день мелькали новые лица. В былые времена все в городе знали друг друга. Но это было давно, теперь знают только самых богатых помещиков и самых крупных дельцов. Корабли, пристающие в порту, привозят сюда новых людей, мужчин и женщин, приезжающих за легко добываемым золотом, растущим на деревьях какао. Потому что по всей Бразилии идет слава о «Короле Юга», слава, в которой старые легенды о перестрелках и убийствах сплелись с новыми эпизодами из жизни края, где выращивают какао, лучшую культуру страны. В трюмах кораблей, на быстрых крыльях самолетов, в поездах, уходящих в сертаны, путешествует слава Ильеуса, города кабаре и туго набитых карманов, безудержной храбрости и грязных сделок.

Не только в торговых кругах больших городов — Рио, Сан-Пауло, Баии, Ресифе, Порто Алегре — не переставая говорили о земле какао. Слепые гитаристы на ярмарках северо-востока воспевали величие этого города, затмившего блеском своего богатства все города на юге штата Баия:

Этот город-корольдрагоценными блещет камнями………………Там дома высоки,там потоками деньги текут,там какао и банки,это земли большого богатства!..

ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЫ

1

Антонио Витор шёл большими шагами и, ещё не дойдя до площадки перед домом, где копошились в пыли куры, стал громко звать жену:

— Мунда! Слышишь, Мунда!

Он остановился у дверей глинобитного дома с пристройкой, сделанного наспех, кособокого, и взглянул на небо. На его бронзовом лице сияла счастливая улыбка:

— Мунда! Мунда, иди скорее!

Из дома послышался голос Раймунды:

— Чего ты так кричишь, бог тебя прости?!

— Иди сюда, поскорее! Бегом!

Дом никогда не белили, в нескольких местах глина потрескалась и обнажился каркас. Крыша раньше была крыта листьями кокосовых пальм, не пропускающими воду. Но так как Жоан Гроссо, у которого была своя гончарня, как-то раз заплатил Антонио Витору долг черепицей, то кровлю сделали новую. Теперь у них был «дом с черепичной крышей», и Антонио Витор поговаривал о том, чтобы построить новый — кирпичный, с настланным полом. Он накопил немного денег, но так как не встретил никакой поддержки со стороны Раймунды, истратил их на покупку участка земли, который вскоре превратился в маленькую плантацию какао.

Антонио Витор отвел глаза от голубого неба и взглянул на дверь дома: почему же, чёрт возьми, так долго нет Раймунды?

— Мунда! Скорее!

Взгляд его на секунду задержался на фасаде дома. Жалкий домишко… Через щель в глинобитной стене он заглянул внутрь, но не увидел жены. Уродливый дом, с дырами в стенах… На первые же вырученные деньги надо начать строить новый. Нет, на первые нельзя, а то на что же он купит электрическую печь для сушки какао в годы больших дождей, когда нельзя сушить на открытых баркасах? Дождь… Он снова взглянул на небо и опять позвал:

— Мунда! Куда она девалась, черт возьми? Мунда!

Раймунда появилась в дверях, вытирая руки о ситцевое платье. Она очень постарела за последние годы, расплылась, черные курчавые волосы поседели.

— Ну чего ты? Что тебе покою нет?

Антонио Витор взял жену за локоть и притянул к себе. Указал на небо толстым пальцем:

— Гляди-ка…

Раймунда поглядела, заслонив ладонью глаза от солнца. Сначала она не увидела того, на что указывал муж, а когда увидела, лицо её осветилось ясной улыбкой, и даже какая-то красота появилась в этом некрасивом и старом, всегда хмуром лице. В глазах её были слёзы и голос звучал странной теплотой, когда она заговорила:

— Будет дождь, Антоньо! — Она никогда не умела правильно произнести «Антонио». — Сегодня же будет.

Антонио Витор засмеялся, хлопнул её по плечу большой мозолистой рукой. Раймунда тоже засмеялась, они, видимо, хотели ещё как-нибудь выразить свою радость, да не знали как. Так они и остались стоять на том же месте и робко смеялись, глядя друг на друга, словно не веря своему счастью.

— Будет дождь-то…

— А как же…

— Сегодня будет…

И снова смотрели в небо. Голубое небо, только опытный глаз мог различить на самом горизонте черную точку тучи, плывущей со стороны Ильеуса, тучи, которую все так жадно ждали в эти дни, когда начинается сбор урожая. Если бы она опоздала ещё хоть на несколько дней, то ранние плоды погибли бы, а ранние плоды — это треть урожая, если не больше… Не было сил оторваться от этой крошечной тучки, медленно плывущей в сторону плантаций! И они смеялись, глядя в небо.

Напротив дома какаовые деревья покачивались в легком ветре. Глядя на их густую зеленую листву, нельзя было подумать, что недостаток влаги в начале этого года мог хоть сколько-нибудь повредить им. Красивые, крепкие, все в цвету, они словно не чувствовали иссушающего солнца, ни один листик на их ветках не сгорел под его лучами. Лишь трава под ними была местами выжжена и сквозь неё просвечивала земля большими бурыми заплатами, на которых копошились куры. Но Антонио Витор и Раймунда знали, что, если не будет дождя, цветы деревьев какао умрут, так и не превратясь в плоды. А немногие случайные плоды засохнут, не успев созреть. Деревья какао будут стоять зеленые, пышные и красивые, как всегда, но они не дадут ни одного плода в этом году, если дождь не пойдёт в ближайшие дни. Уже некоторые цветы свернулись и упали на землю, сожженные солнцем. Вот почему Антонио Витору хочется сказать что-нибудь, говорить долго, длинными фразами и (о, если бы он умел!) как-нибудь приласкать Раймунду. Ей тоже, хотя лицо её по-прежнему хмуро, хочется чем-то выразить свою радость, чем-то большим, чем несмелая улыбка, которой она встретила тучу. Но они не умеют выразить то, что чувствуют, как не умели сделать этого, когда родились их двое детей, сначала Жоаким, потом Роза. Они и тогда так же молча глядели друг на друга, робкие и беспомощные, у них не было слов.

Такими же были они и в день двадцатипятилетия их свадьбы. Они тогда обедали у доны Аны Бадаро, которая в этот день тоже праздновала серебряную свадьбу (они так и не научились говорить «у Жоана Магальяэса», — дом капитана и его жены всегда оставался для них фазендой Бадаро). Это был пышный обед, напоминавший старые времена, когда далеко вокруг гремела слава о богатстве Бадаро. Обед из множества блюд, с винами; даже остатки фамильного хрусталя появились на столе. Раймунда пошла на кухню помогать и обязательно хотела накрыть на стол. Но дона Ана не разрешила, и несмотря на то, что было много гостей и пришёл жених младшей дочери, молодой врач, несмотря на всё это, дона Ана заставила Раймунду и Антонио Витора сесть за стол вместе с ними и вместе с ними обедать. Капитан и дона Ана были в этот день особенно друг к другу внимательны, целовались во время обеда на глазах у всех, и когда врач предложил тост за их здоровье, дона Ана положила голову на плечо капитана, а он погладил её по волосам. Лицо доны Аны выражало тихое счастье.

Антонио Витор и Раймунда чувствовали, что имеют все основания вести себя так же, но они не умели выразить свои чувства и возвращались домой по темной дороге молчаливые и серьёзные, на расстоянии друг от друга, без слов. Правда, ночью они были вместе, но вскоре забылись тяжелым сном, и эта ночь на дешевой кровати, купленной у торговца-сирийца, ничем не отличалась от многих других ночей.

Вот и теперь, глядя на небо, где чёрная дождевая туча всё растёт, подплывая ближе и ближе, им хочется сказать друг другу что-нибудь хорошее, приласкать друг друга. Но они не знают слов, не умеют ласкать, и, подавленные ощущением собственного бессилия (таким знакомым!), они молча стоят друг перед другом, смущённые и растерянные. Лицо Раймунды снова стало хмурым, — то же мрачное лицо, что и много лет назад, но только теперь уже старое, сожженное солнцем тридцати жатв. С толстых губ сбежала улыбка, так украсившая её в тот миг, когда Антонио Витор указал на тучу. Но радость в её сердце так велика, что толстые губы вновь с трудом раскрываются в улыбке, и, оторвав глаза от неба, Раймунда оборачивается к мужу:

— Антоньо!

— Мунда!

Он смотрит на неё и ждёт… И Раймунде хочется сказать что-нибудь, приласкать его, выразить как-нибудь свою радость, вместе с ним отпраздновать начало дождей. Они смотрят друг на друга, у них нет слов, они не умеют ласкать, не знают, как выразить свою радость, как отпраздновать приближение дождя. Они смотрят друг на друга. Она снова окликает его: