Дороги надежд - Вячеслав Назаров

Барьер… Разве может мысль человеческая остановиться перед барьером перед любым барьером! — остановиться и повернуть назад? Это противно естеству людскому, смыслу жизни, наконец. И — незачем больше тянуть.

Андрей бросил расплывающуюся лепешку воды в озеро и быстро направился к витаскопу. Из-под ребристых стальных подошв летели белые искры.

Витаскоп работал, с легким свистом вдыхая и выдыхая воздух. Торопливые почвенные датчики, как ежи, сновали вокруг, время от времени скрываясь в белом теле цилиндра и через мгновенье выскакивая снова. Чуть заметно дрожали тонкие корешки глубинных шнуров. Лепестки энергоприемников медленно поворачивались за зеленым солнцем.

Андрей помедлил, открывая дверку приборного шкафчика.

На секунду ему показалось…

Нет.

Стрелка индикатора стояла на нуле.

Как ни странно, он почувствовал облегчение. Он даже стал насвистывать, одну за одной выключая системы биоулавливателей.

Ждать было нечего. Надеяться не на что. Последний прибор сказал свое веское «нет» человечеству.

Итак, «теория жизненного барьера» вступила в силу.

Солнце было уже в зените, все вокруг нестерпимо сверкало, и глаз отдыхал только на матовой поверхности озера, которое теперь казалось серым. Демонтированный витаскоп превратился в двухтонную тумбу, и было странно вести ее к дископлану, почти не ощущая тяжести.

Приборы, приборы, приборы. Приборы и механизмы. Они измеряют, они защищают, они советуют, они глаза и уши, они руки и ноги — всевидящие, всеслышащие, всемогущие и неустанные, мудрые и непогрешимые. Если они говорят «нет» смолкают воля и разум, и человек покорно плетется назад…

Что за ерунда, оборвал себя Андрей, укладывая витаскоп в грузовой отсек. Незачем валить с больной головы на здоровую. Назад плетутся, когда не хватает ни ума, ни воли, чтобы победить это самое «нет» и идти вперед. Так что сам виноват, уважаемый товарищ биолог…

— «Альфа», я — «Прима», квадрат 288-Б, витаскоп демонтировал, погрузку закончил, обстановка без изменений, вылетаю обратным курсом…

— «Прима», я — «Альфа», вас понял…

И через паузу каким-то чересчур равнодушным тоном:

— Показания, разумеется, прежние?

Неужели и Медведев надеялся на что-то другое? Неужели ему, бесстрастному олимпийцу, не все равно — «да» или «нет»? Впрочем, конечно, не все равно — «да» вызвало бы скандал и бурю, а Медведев любит ясность и порядок. И поэтому Андрей ответил довольно зло:

— Разумеется. Стрелка на нуле.

— Вас понял. Вылетайте.

Он уже взялся за стартер, но неожиданная идея заставила его широко улыбнуться. Он достал из-под сиденья лучевую пилу, открыл люк и снова вылез наружу.

Искать долго не пришлось. У самой воды лежала плита чудного аметистового отлива, дымчато-прозрачная, с бегучими красноватыми огоньками внутри. Не переставая улыбаться, Андрей стал вырезать из нее кубики. Несмотря на все старания, кубики получались неровные — один больше, другой меньше.

Кстати, сколько кубиков должно быть в детском строительном наборе? Наверное, чем больше, тем лучше…

Андрей даже взмок от непривычной работы. Чутко реагируя на участившееся дыхание, у щек вспухли зеленоватые комочки хлореллы.

Ну вот, полсотни, наверное, хватит…

Играй, сынишка! Когда ты подрастешь, я расскажу тебе о кристаллопланетах. К тому времени все забудут о них, как о чем-то ненужном и запретном. Для тебя это будет диковинная сказка. И если сказка тебе понравится — ты сделаешь из кубиков кристаллопланету. На твоей планете будет жизнь, потому что ты сам…

Хлюпнул клапан вакуум-кармана, проглотив камешки.

Опустив пилу, Андрей смотрел на ямку, вырезанную в плите.

Сладкий, страшный, еще не оформленный в словах, но уже зовущий, дурманящий замысел кружил голову.

Итак, барьер…

Комочки хлореллы зябко щекотали щеки.

Тройной запас. Один действующий, два — аварийных. Аварийный запас. Но ведь для этого…

В ушах тихо, но повелительно стучал метроном: тик-тик. Андрей поднял глаза, бессознательно прислушиваясь.

Нет, это бьется сердце: так-так.

Раздвоенная скала повисла над озером, как два прямых крыла, застывших в ожидании взмаха.

Андрей высвободил правую руку из перчатки биоуправления. Четыре манипулятора безжизненно упали. Нащупав под панелью предохранитель аварийного блока, он сжал пальцами обнаженные клеммы. Что-то треснуло, и запахло гарью.

И тотчас над ухом раздался тревожный голос Медведева:

— «Прима», я — «Альфа», почему исчез сигнал со скафандра?

— «Альфа», я — «Прима», все в порядке, случайно задел аварийный предохранитель, все в порядке…

— Вы в кабине?

Господи, как стучит в ушах!

— Да.

— Почему не летите?

— Все в порядке, Петр Егорыч, не волнуйтесь.

— А почему, собственно, я должен волноваться?

— «Альфа», я — «Прима», вылетаю.

— «Прима», я — «Альфа», вас понял. Ждем. Вы опаздываете на полчаса.

Полчаса… Что такое полчаса?

Солнце уже миновало зенит, и у ног легло темное пятно: сплющенная, раздавленная тень скафандра с изломанными манипуляторами.

Метроном стучал все громче.

Андрей положил пальцы на тугую красную кнопку.

Нина проснулась сразу. Сердце тревожно колотилось, и первым бессознательным движением она включила софит над детской кроваткой.

Зеленый сумеречный свет выхватил сладко посапывающий нос, приоткрытые пухлые губы.

Сын безмятежно спал.

Она выключила свет и опустила голову на подушку.

В комнате было темно, тихо и душно. Интересно, сколько сейчас времени? Зажигать часы почему-то не хотелось, и она пыталась определить время по какой-нибудь примете. Справа по стене поползли причудливые перистые тени, метнулись на потолок и исчезли. За стеной что-то тонко звякнуло, зашуршало и тоже замерло. Прошла минута, а может быть, и больше. По-прежнему все покойно, темно и тихо, только ровное дыхание сына живет в комнате.

Нина закрыла глаза. Мысли текли медленно и бессвязно, всплывали, кружились на месте и снова тонули.

Что ее так испугало? Кажется, какой-то крик. Но никто кричать не мог. Сын спит. Значит, что-то приснилось. Но что?

Она пыталась вспомнить сон, но перед глазами плясали обрывки какой-то фантастической ерунды: синие скалы, розовое небо, молочное озеро, зеленое солнце и какое-то странное насекомое, похожее на раздавленного майского жука.

Нина повернулась набок, свернулась калачиком, пытаясь уснуть. Непонятная тревога не проходила. Она просто ушла на самое дно и покалывала оттуда острыми морозными глазами.