Дороги надежд - Вячеслав Назаров

И отныне в ночном небе будут тускло гореть тринадцать огней, как дорожные знаки «Проезд запрещен», и на пыльных гранях лабира навеки останутся его следы — последние следы последнего человека — и не смоет их дождь, не сотрет ветер, не скроет трава, — потому что ничего такого нет в мирах класса «К». И не будет.

Не будет.

Свет в камнях уже не пульсировал, а горел ровным пламенем под бархатно-черным беззвездным небом, и какая-то странная затаенность, какое-то неуловимое, ускользающее напряжение сквозило в неподвижности окрестных скал.

— Никак не можешь налюбоваться?

Рядом, попыхивая носогрейкой и кашляя с непривычки, стоял Алексей Кривцов. Носогрейку ему подарила перед отлетом невеста, но закурить трубку астрофизик решился только сегодня. Что же, он прав. Пора думать о Земле, о том, кто и как нас встретит.

Андрей молчал, и Кривцов снисходительно продолжил;

— Лабир… Занятный минерал… Вся эта молодка почти целиком из лабира… Есть мнение, что планеты класса «К» образовались в результате непосредственной кристаллизации дозвездного вещества. Так сказать, холодным способом. Без взрыва. Отсюда — уникальные свойства и самого лабира, и всей планеты…

— Алеша, родной, знаю! И про лабир, и про всю планету! — внезапное раздражение снова захлестнуло Андрея. — Слышал! Читал! Эти уникальные свойства у меня вот где сидят!

Астрофизик попятился, удивленно моргая близорукими глазами.

— Ты что, очумел? Я ведь так, для разговора…

— Прости, — Андрей смутился. — Просто эти кристаллические сестренки мне все нервы измотали. Что-то есть в них, что-то мельтешит, что-то мерещится, а что — никак не пойму. Не верю я в этот вечный покой, не верю…

— Чудак… Другой бы на твоем месте сейчас меню для званого обеда в честь защиты докторской диссертации составлял, а ты сам себя через голову перепрыгнуть хочешь. Доказал ты отсутствие жизни на планетах класса «К»? Доказал. Подтвердил теорию? Подтвердил. Что еще тебе надо? Самого Штейнкопфа переплюнуть?

— Никого я не хочу переплевывать, Алеша. Просто где-то есть во всей этой правильности ошибка. Чувствую я ее, а поймать не могу…

Кривцов пожал плечами и собирался отойти, но Андрей остановил его:

— Постой, что ты там про молодку говорил?

— Про какую молодку?

— Ну, про ту, что целиком из лабира…

— А… Только то, что эта планетка — самая молоденькая из тринадцати. Ей еще и десяти миллиардов годков нет… В самом соку…

И опять что-то метнулось в мозгу, не успев стать мыслью — тень догадки, дразнящий проблеск в тумане.

Кают-компания наполнялась. Почти весь экипаж был здесь, не хватало лишь капитана. Андрей вернулся к столу, так и не задернув портьеру. К нему наклонился Медведев, научный руководитель экспедиции:

— Вы все закончили, Андрей Ильич?

— Почти. Остался только витаскоп в квадрате 288-Б. Остальные я демонтировал. Результаты прежние: полное отсутствие органики. Тринадцатая стерильная планета.

— Ну что же… Кажется, Штейнкопф действительно прав. Все сходится…

— Очень уж точно сходится, Петр Егорыч. Настолько точно, что начинаешь сомневаться.

Медведев смерил биолога долгим оценивающим взглядом:

— У вас есть сомнения?

— Да нет, собственно… Все факты как будто верны…

— Почему вы оставили витаскоп в квадрате 288-Б? Это, кажется, у Белого озера.

— Да, это у Белого озера. Собственно, я не успел еще туда добраться… И потом… Может быть, его оставить пока, Петр Егорыч?

— Не вижу смысла. Вряд ли в обозримом будущем здесь побывает еще одна экспедиция. Наша работа, на мой взгляд, достаточно убедительна во всех аспектах. В том числе и в биологическом. А оставлять витаскоп потому, что за ним лень лететь, это, простите меня, несколько странно. Со всех точек зрения.

— Хорошо, Петр Егорыч. Я уберу витаскоп. Здесь какие-нибудь два часа лету… Сразу же после совета.

— Пожалуйста, Андрей Ильич, я вас очень прошу. Ученый должен быть аккуратным. Даже в хозяйственных мелочах…

Андрей хотел возразить, но промолчал под серым насмешливым взглядом. Он всегда чуть побаивался Медведева. Во-первых, Медведев был почти вдвое старше. Во-вторых, Медведев — член «знаменитой» звездной восьмерки Международного Совета Космонавтики. А в-третьих… В-третьих, этот чопорный человек меньше всего располагал к откровенности. Он умел убивать молчанием: не иронией, не доказательствами, не темпераментом — именно молчанием. Молча, не перебивая, не отводя внимательных холодных глаз, он слушал то, что ему говорили. Слушал до тех пор, пока говорящий не начинал путаться в своих собственных логических построениях. Кончалось обычно тем, что автор новой романтической гипотезы, вопреки собственному желанию, связно и убедительно опровергал сам себя. Вот и сейчас — ни слова упрека: только опустились глаза, и ненавистная пилочка для ногтей замелькала в холеных руках, ставя крест на несостоявшемся открытии…

Даже не в этом дело. Шесть месяцев они вместе. Семь человек в железной скорлупе космического корабля. Тысячи световых лет от дома — не от Земли, а от этой немыслимо малой крупицы звездного света, которая именуется Солнечной системой. Их отношения больше чем дружба: все они спрессованы, сжаты, сплавлены темной тяжестью Вселенной… Все они — нечто одно в семи разных воплощениях, в семи вариациях желаний, воспоминаний, дум…

Все, кроме Медведева. В нем есть что-то от космоса. Может быть, это холодное, беспощадное, безжизненное молчание?

Безжизненное молчание… Тринадцать планет-близнецов, которые не хотят говорить… Почему?

Где-то краем сознания Андрей удивлялся непростительно откровенной улыбке вошедшего капитана: меланхоличный латыш, начинавший еще на досветовых плазменных колымагах, был подстать Медведеву. Правда, поговорить он любил.

Но его разговоры почему-то почти всегда касались только дисциплинарных нарушений. Волей случая или судьбы чаще всего он беседовал с Андреем. Поэтому Андрей привык ко всему, кроме…

— Товарищи, простите меня за опоздание. Несколько неожиданно к нам пробилась Земля. Внеочередная связь…

В кают-компании стало тихо. Улыбался только капитан.

— Земля дала «добро» на наше возвращение. Старт корабля — через сутки по бортовому времени…

Капитан покосился на незадернутую портьеру, но даже это явное нарушение порядка не испортило его настроения. Он искрился какой-то хорошей вестью и тянул с простодушной лукавостью сильного человека.

— И еще одно сообщение. Было очень много помех нестационарного порядка, поэтому сообщение передавали трижды на двойной мощности менго-передатчиков… Но я записал все точно.