Реанимация чувств - Ирина Степановская

– Вы с Владимиром Сергеевичем можете поговорить у меня в кабинете. – Главный врач был очень любезен.

– Прошу прощения! – очнулась Тина, так же неожиданно спустившись с небес на землю, как туда поднялась. – Сейчас я должна в первую очередь осмотреть больных.

Главный врач удивился. Он приглашает к себе, а она собирается идти смотреть больных! Но Азарцев сказал: «Конечно, конечно!» – и он, поразмыслив, с ним согласился. В конце концов, ему скоро нужно было ехать по его начальственным делам, и тогда не получится поговорить со старым другом.

– Хорошо. Владимир Сергеевич пока побудет у меня! – сказал он. – Скажите, во сколько ему к вам подойти?

– Я думаю, через час, – извиняясь улыбнулась Валентина Николаевна.

– Я не прощаюсь! – Владимир Сергеевич осторожно подержался за Тинино запястье, и от этого прикосновения душа у Валентины опрокинулась. Заведующая реанимацией повернулась и быстро ушла.

– Хм, кто бы мог подумать? Толмачёва – и вдруг певица! – пожал плечами главный.

– А что? Что-то не так? – удивился Азарцев.

– Да она рта-то лишний раз не откроет! Слова из нее не вытянешь. Никакой болтовни. Сугубо деловая женщина. – Главный врач сказал это с той долей равнодушного уважения, на которую только и способны начальники, говорящие о своих подчиненных.

6

Марина собиралась после дежурства пойти домой и всласть выспаться, но из отделения не ушла. Дома ее никто не ждал. Маленький сын был в садике, его бабушка, Маринина мать, – на работе. С одной стороны, было бы прекрасно провести часа четыре в постели под одеялом, но с другой – в отделении собирались отмечать день рождения Татьяны. Это означало, что под шумок Марина сядет рядом с Барашковым, сможет подкладывать ему на тарелку самые вкусные куски, ощущать тепло его тела – на диване все сидели вплотную друг к другу – и громко смеяться его шуткам. И когда будут разливать шампанское, она чокнется с ним первой. Конечно, было немного обидно, что утром он в раздражении ни за что ни про что обозвал их с Мышкой «старыми дурами», но она была уверена, что он сделал это от бессилия и усталости, не со зла. Да она никогда долго на него не сердилась.

Как Марина жалела, что не доктор и не может сидеть в ординаторской рядом с ним на законных основаниях! Что не может ходить с ним по коридорам, как Тина, брать его под руку на правах коллеги. «Какой он замечательный, – думала Марина, – добрый, веселый!» Однажды у ее сына Толика стал нарывать палец, и она привела его в отделение. Так Аркадий Петрович не стал сам смотреть – не поленился, отвел Толика к заведующему третьей хирургией. «Такому парню, – сказал он, – нужна лучшая консультация!» Хотя Марина была уверена: посмотри он Толика сам, результат был бы точно таким же. Рука у Толика тогда зажила быстро, и Толик идти с Аркадием Петровичем ни-сколько не испугался. Да и Марина его не боялась. Не боялась и не стеснялась. Не то что Валерия Павловича. Тому перечить ни в чем было нельзя. Как начнет гудеть! И как разойдется, обязательно сделает из мухи слона и замучает воспоминаниями из своего военного детства. Как будто сейчас у нее, Марины, жизнь легче легкого. Хоть бы подумал, прежде чем придираться ко всяким пустякам, – живет она с матерью, без мужа, с ребенком, на зарплату медсестры не больно-то пошикуешь. Спасибо хоть мать есть, не оставляет. А докторов бояться нельзя, иначе больных очень трудно лечить. И еще Марине нравилось, что Аркадий Петрович никогда не притворяется. Всегда такой, какой есть. Сестры это очень хорошо понимают.

Марина сидела, навалившись на стол, положив голову на руки, и предавалась сладким мечтам о том, что когда-нибудь доктор Барашков заметит, как она его любит, пошлет на фиг эту противную Валентину Николаевну и пригласит ее, Марину, куда-нибудь погулять. Или в ресторан, или в картинную галерею. Куда угодно. То, что у Аркадия Петровича была жена, Марину, так же, как и Валентину Николаевну, нисколько не волновало. Только по другой причине. Если Валентина Николаевна твердо знала, что ничего, кроме служебного романа, у нее с Барашковым получиться не может, то Марина думала, что «жена Аркадия Петровича не стена, можно ее и обойти». И потом, Марине казалось, что жена совершенно не важная фигура, если Аркадий Петрович три четверти жизни проводит на работе и только одну четверть – дома, да и то большей частью во сне.

Резкий телефонный звонок отвлек Марину от грез. Звонила процедурная сестра из отделения гинекологии. Марина ее хорошо знала. Они даже дружили. Как-то та устраивала Марину на аборт.

– Мариночка, как хорошо, что ты еще не ушла! Выручи меня, солнышко!

– А что случилось?

– Женщину привезли с разрывом трубы, с внематочной беременностью. Срочно нужна кровь для переливания! А я замоталась накануне, в отделении была генеральная уборка, проглядела, не пополнила запасы! – быстро тараторила в трубку подружка. – Посмотри у себя, не найдется две лишних банки?

– Какую тебе нужно группу? – Маринины щеки свело судорогой от сдерживаемого зевка.

– Третью группу, солнышко, третью! А завтра привезут кровь со станции переливания, я тебе отдам! – обрадовалась, встретив понимание, подружка.

Марина прикинула. У кавказца – четвертая группа. Это она знала точно. Сама звонила на станцию переливания, заказывала для него кровь. Кровь привезли. У Ники – первая, тоже имелась в достаточном количестве. Второй и третьей группы было граммов по восемьсот, то есть как раз по две банки, но они сейчас никому не были нужны. Пожалуй, она могла бы выручить подружку. Им самим сегодня кровь, наверное, не понадобится, подружке будет приятно, а завтра она закажет свежую. Да и подружка отдаст.

– Приходи! Пару банок дам!

– Коробка конфет с меня! – радостно взвизгнула трубка и дала отбой. Марина встала и лениво одернула на бедрах халат.

Она сидела в комнатке медсестер. Всей обстановки там был старый шкаф для переодевания, маленький столик для еды да кушетка, где можно было на полчасика прикорнуть. Сейчас в комнате, кроме Марины, не было никого. Две сестры, пришедшие на день, находились в палатах. Одна из них потом останется работать и в ночь, а другая уйдет. Назавтра они поменяются, а через день – опять дежурство Марины. Ладно, еще день впереди, успеет выспаться.

У двери были раковина и зеркало. Марина подошла к нему, потянулась, расправила грудь и плечи. Сняла шапочку, расчесала волосы. Критически оглядела себя. Да, живи она где-нибудь на Украине, от женихов отбоя бы не было. Даже странно, откуда в коренной москвичке такая выраженная малороссийская внешность. Мама, отец – худощавые, ничем не примечательные, русоволосые, невысокие люди, а Марина – типичная гоголевская панночка. Щеки как клубникой намазаны, глаза будто вишни, черные брови вразлет. Высокая, крепкая, статная. Черноволосая высокая красавица, кровь с молоком. Как бы она смотрелась рядом с Аркадием! Он высокий, белокожий и рыжий. Вернее, не рыжий, а золотой. А она рядом – будто слива мирабель, усыпанная плодами. Ах, как хотелось бы ей родить ему сына! У него, ведь она знала, единственная дочь, а мужики просто помешаны на потомстве. Если бы ей удалось забеременеть от него, да еще мальчиком, как могла бы перемениться ее жизнь! И жизнь Толика, ее сына. А что в таком случае ожидает дочь и жену Барашкова, Марина не думала. Как-нибудь все должно устроиться. Она ведь не будет возражать, чтобы он к ним иногда приходил. Она, Марина, не жадная и не злая. Просто ей очень хочется, чтобы Барашков был навсегда ее, и только ее.