Космическая шкатулка Ирис - Лариса Кольцова

же чую. Некое общее прошлое там очерчено в её и в его душах. Не думаю, что он от неё откажется. Так что считай, она устроена в личном плане. Андрей же без изысков человек. Не как ты, и не как я, само собой. А всё остальное не так и больно. Ей что Паралея, что моя планета, коей вы уже дали имя «Ландыш», всё едино чужбина. Я свою земельку так и зову «Землёй-матушкой». Пусть матушкой и приёмной, а доброй и хлебосольной. Я её детей-насельников не обижаю, хочу всем добра и гармонии. Мира. Она – коллективная планетная Душа о том знает. Я всегда таким был. Справедливый и щедрый я человек. Только ты того не понимал. Потому что боялся, а страх как атавизм всегда рисует на лице другого звериную морду. Конечно, образин звериных всюду хватает, что правда, то правда. Но не мой случай. Да, был я, помнится, с одним недостатком. Любвеобилен я был. И остался. Поскольку в моём возрасте это уже большое достоинство. Да ведь и ты из таковых. Нет, что ли?

– Нет. Давно уж охладел к таким вот радостям.

– А как давно-то? И в какой степени охладел? Душой или телесно?

– Не телесно, конечно, – взвился Радослав. – Я здоровый и в идеальной норме. А вот душой – да. Как Нэю похоронил на той Земле-2, так ледниковый период и накрыл. Жил с той самой поры безрадостно. Только детьми и грелся. Жаль мне Ксению – дочь твою. Её вины нет, хотя она и рефлексивная всегда была. Всегда себя виноватой назначала и за других тоже. А моя вина перед ней большая.

– Не должно у тебя уже быть ни вины, ни горечи, ни сожалений о старой жизни. Ты забыл, что та жизнь принадлежала человеку с другим именем? Как вдохнёшь свежего воздуха в голубейшей и новой атмосфере, как очаруешься новыми зелёными лугами и пахучими лесами, искупаешься в бледно-синих как искрящийся топаз реках, так и забудешь обо всём. Разве не так было и на Паралее?

– Скажу только одно. Я рад, что уже не увижу Паралею. Тягостно мне это. Да выбора особого никто не давал.

– Я и есть такой вот коробейник с выбором на любой вкус, – ответил Кук. – Хочешь скромности и тишины, – на! Хочешь богатым быть, как те самые аристократы на Паралее, – не проблема. Но не думаю, что ты подхватил информационные вирусы архаичного социума. Живи, где хочешь, как тебе угодно. Трудись, если охота будет на благо народа, но без вмешательства в их внутренние дела с целью переформатирования самой основы их существования. На это полномочий нет. А я тот самый лысый джин из космической лампы по исполнению твоих желаний. А до чего же, Радослав, приятно быть волшебником! А ведь не стоишь ты моих даров! Всегда ты был мне поперёк дороги, всегда ты имел моих женщин. Почему так? Других что ли не находил в обозреваемой и доступной округе?

– А ведь и ты имел женщин моего отца. Других что ли не видел в обозреваемой округе? Вот тебе и пришла однажды обратка за твоё собственное вторжение на чужие угодья.

– Ну так… они сами того хотели. Не я же первым набрасывался. Да и запутанная та давняя история… Кто был первым, кто вторгся потом.

– Вот и я никогда первым не набрасывался. А уж что-что, а наброситься, ты это умеешь.

– Да ладно. Не заводись. Мы – космические человеки, не к лицу нам низкие склоки. Отринем всё земное, всё ушедшее. А оно у нас с тобою всякое – разное.

– Нет, не отринем. В противном случае превратимся в космический вакуум.

– Когда- то и превратимся. А пока живы, даст Бог и потом будем, пока не умрём. Ступай уж прочь. Пока отдых от меня будет недолгим, а там на нашей «Ландыш» я дам тебе возможность от себя продышаться. Ещё и скучать будешь.

– Уже скучать начал.

– Ладно, поскучай. Насладишься моим ясным ликом во время обеда.

Сладкое безумие с горьким Ландышем

Во время обеда Кук обратился к молчаливой, съёжившейся и ставшей совсем маленькой Ландыш.

– Оклемалась, птичка моя – певунья? Чего больше не чирикаешь? А какие милые песенки пела под крылышком мамушки. А ты, Радослав? Как тебе тут?

– Тут отлично. А если вообще, то пусто и бессмысленно мне.

– Понятно. Трудно жизнь ломать, каков человек сильным ни будь. – Кук запел с приятной хрипотцой, – «Как забор женился на крапиве,/ И она сочла себя опорой,/ А забор считал её присухой…

– Забор? Что это за молитва древнего степняка?– не понял его песни Радослав.

– И причём же тут какой-то, да ещё древний степняк?

– Они так пели, как ехали по безлюдной степи. О чём думают, что видят, о том и поют. Вот холмик, вот суслик, а вот и конский навоз на тропе, оставленный кем-то. А мне так хочется покушать, желательно погорячее, а бабу потолще. Ай-на-на, да ай-на-на.

– Где же тут древние степняки, Радослав? – вмешалась Ландыш, – и как низко ты говоришь – «бабу потолще»!

– Так я не о себе. Историческая зарисовка и не более того. Забор – конструкция из отжившей древесины, а крапива – сорняк, – пояснил он, обращаясь уже к Ландыш, но не глядя на неё по-прежнему.

– И чего? – неприветливо отозвалась девушка. – Видела я на Земле крапиву. Мерзкая жгучая трава.

– Трава очень полезная. Она исцеляет раны земли там, где они возникают. Крапива это вроде временной растительной ткани на порушенной почве. И полезная она даже человеку, восстанавливает здоровье при некоторых заболеваниях. Она и съедобная.

– Как же её есть? – удивилась девушка, вовлекаясь в разговор.

– Так. Щи из неё отличные, да и вообще.

– Почему твой экипаж с нами не обедает? – спросила Ландыш, обращаясь к Куку.

– У них несколько другой график жизни. Да и зачем? Нам и троим уютно.

– Что такое «присуха»? – опять спросила Ландыш у Кука.

– Присуха? Приворот, значит. Несколько насильственное склонение к любви посредством чар, колдовства и прочих не объясняемых, мало разумных штучек.

– Например, перстня?

– Какого перстня? – не понял Кук, – ну, приблизительно. Заговоришь какую-нибудь вещичку, зная магические приёмы, подсунешь предмету обожания, и он – твой!

– Прекрати пороть чушь, Белояр, – потребовал Радослав, – чего ты над ней издеваешься, как над полоумной. Песни какие-то бездарные сочиняешь.

– С одной стороны ты прав. Я от временного безделья несколько закис, как и ты. А с другой стороны, сердце моё вещун предвидит нечто… В самом воздухе разлита некая неясная магическая, так бы я сказал, взвесь. Впрочем, так и на звездолёте Пелагеи было.