Алтарь Отечества. Альманах. Том 3 - Альманах Российский колокол

а мать ждала. Уже к шоссейке и не доходила – разболелись, отекали ноги. А сердце всё равно не хотело смириться с такой огромной утратой. Надежда не покидала женщину. Фрасина садилась у колодца, облокачивалась на сруб и ждала целый день: кто придёт по воду – с тем поговорит, пожалуется, непрерывно вздыхая. Слёз уже не лила. Высохли слёзы за столько лет.

… Я стала студенткой. Каждую неделю приезжала за продуктами домой и видела скорбящую мать. Потом и пединститут окончила. Работала в школе села Кетросы, а затем – в Кишинёве. Ездила к родителям реже, но согбенную фигуру обезумевшей от горя матери встречала долгие годы у обочины дороги или у колодца.

Сельчане говорили, что «Фрасина приплакала себе сына»: он стал к ней приходить во сне и наяву. Она с ним постоянно разговаривала. Сын обещал вернуться с войны живым. Мать ждала, верила, что он вот-вот вернётся!

Так шаптебанцы и запомнили Великую Мать, каким несть числа. В вечном горе она беседовала с сыном до последних своих дней. Ходила по двору со всклокоченными, редеющими седыми волосами, с неприкрытой головой и радостно всем говорила: «Мий Петро скоро вернется. Я, вот, наготовила всё-го, чикаю его»…

Ожидание

Мать сыночка ждала

С той страшнейшей войны

До последней зари,

До последнего вздоха.

Во дворе,

На печи,

За столом

У зажжённой свечи

Горько слёзы лила

И крестилась,

Молилась,

Вздыхая и охая….

А Жена

Пьёт полынную горечь любви,

Целый век ожидая

В саду…

На заросшей,

Политой слезами, тропе

От родного порога

До чужого,

Холодного рая…

Ищет грустно в толпе

Милый образ, слезу вытирая.

И в бессонную ночь

Нежный шёпот любви

Мнится ей.

Но печаль

Гонит прочь —

Бездонную грусть,

Боль тоски

Без конца и без края

Превозмогая…

Дрогнет сердце Её

От кручинного скрипа

В тиши половиц,

От оконного всхлипа,

Равнодушно-безрадостных лиц…

То на миг замирая,

От бессилья вскипая,

Стоном-плачем

Подушку комкая

И обнимая,

Молясь и молясь, и падая ниц.

Ждёт Она,

Обречена…

Раньше срока седея.

Встрепенётся – немеет,

А очнётся – хмелеет…

Что зима ей, что лето —

Зябко:

Не долюбима,

Не долюбила

И не согрета.

Лишь прозрачная осень

Золотилась в душе —

Даже если весна…

Весь свой век

Мать сыночка ждала.

И, отчаявшись ждать,

Потихоньку ушла…

Наперекор

Ждёт Вдова…

Засмотрелась —

Долу глаза опустила:

Нет!

Грешно ведь! —

Не подпустила!

А молва

Разлилась половодьем

И разошлась,

Уже распустилась…

И мечтать о простом

Бабьем счастье, не смея,

Молодая, красивая

Баба ждёт, всё надеясь…

До сих пор

Наперекор.

Полыхнёт и погаснет,

Снова вспыхнет и оживёт,

Возгорится Любовь

И зовущее, ждущее

Красивое тело

Над миром поднимет —

Надежда всплывёт!

Надеясь? —

Уже не надеясь,

О прошлом жалея,

Тускнея… Ссыхаясь, старея…

…Горечь памяти вопрошает,

Нас заставляет,

Предупреждает,

Взывает:

«Не стреляйте!

Не обрывайте!

Не убивайте!..

Убьёте Любовь —

Уничтожите Жизнь!

А исчезнет живое —

Погибнет Земля!

Знаю,

Потому и прошу,

Заклинаю

«.

23 марта 2013

Мария Веселовская-Томаш

Проводы в мужество

Начало пятидесятых…

Совсем недавно закончилась война. Ещё изуродованные сады не оправились от варварского отношения к ним лошадей. Ещё нет-нет – и люди вздрагивали по ночам…

В Армию призывали следующее поколение юношей: границы такой большой протяжённости былой единой Родины надо было надёжно охранять. Сердца родных тревожились, но тогда служить в Армии было почётно. Перед солдатом преклонялись.

Когда провожали в армию очередного хлопца, по улице мимо нашего двора каждый раз шло много народу. Перед этим за неделю каждый родственник, сосед и просто желающий, приносил что-то съестное на длинный-длинный стол, который сооружался из досок во дворе, накрывался, чем Бог пошлёт. Будущим защитникам несли махорку на цигарку. Девушки вышивали свои инициалы по углам носовых платочков и дарили на память уходившим в армию ребятам.

Матери переживали:

– Ой, сохрань Боже от войны! Боже боронэ/..

Проводы были очень грустными. Девочки рыдали взахлёб. Матери голосили.

Хлопцев провожали обязательно всем селом: в первых рядах шли новобранцы вперемежку с только что отслужившими свой срок, или с теми, кому чуть позже тоже предстояло надеть гимнастёрку и кирзовые сапоги.

Два-три ряда юношей, переплетя за спиной крест-накрест руки, шли и пели песни. То были песни военных лет. Их привезли с фронта воевавшие в прошлую войну, с сорок первого по сорок пятый год прошлого столетия.

«Катюша» заканчивалась – слышался «Огонёк». Ему на смену шли «Где ж вы очи карие»… «А помирать нам рановато…».

Как пелись те песни, которые я слышала в детстве! Так сегодня не поют!

А ещё пробивается из глубины далёкого-далёкого детства, рвёт сердце на части, полузабытая песня, которая накрывает меня волной грусти вместе с воспоминаниями: «…А в саду было тихо и спокойно, Сквозь деревья светилась луна. На зелёном ковре мы сидели, Целовала Наташа меня…». Не успела я порадоваться за влюблённых, как тут же наворачивались на глаза горькие слёзы за брошенную девушку: «Мне не жаль, что я тобой покинута, Только жаль, что люди говорят…».

Заканчивалась одна песня, за ней шла другая. Ряды, как по команде, замирали: ребята становились в круг. На мгновение зависала тишина, и только всхлипы матери нарушали её. Ребята решали, какую песню затягивать. Малышня, перестав бегать, замирала на несколько минут, с тревогой наблюдая за взрослыми.

С ещё более глубокой болью щемило сердце от песен, раньше звучавших в далёкой Расее, но только теперь добравшихся до моего молдавского, певучего края, тут доселе неслыханных… Их тоже привезли с собой фронтовики: «…Если любишь – найди, Если любишь – приди, Этот день не пройдёт без следа…Если ж нету любви, Ты меня не зови, Всё равно не найдёшь никогда…», «…До тебя мне дойти не легко, А до смерти