Игры с судьбой. Книга первая - Наталья Баранова

Тэнокки!!!

Сколько раз он встречал подобных людей, и каждый раз поражался вновь и вновь. Им бы силу. Но не было в хрупких изящных телах силы. Только кротость, покорность судьбе. Почти полное отсутствие воли, вопреки сиянью разума в очах.

Не раса даже — порода. Искусственно выведенный в лабораториях Эрмэ подвид. Идеальные рабы своих хозяев. Мальчики для битья, для утонченных издевательств извращенной любви. Хоть режь их на куски, не посмеют даже защитить себя. Сбежать — и то навряд ли. Тэнокки…. Декоративная раса, не имеющая продолжения.

Если б не эксперименты Властителей, давненько б вымер этот вид. Не приживалась подобная безропотность, не прививалась женщинам. Хоть убейся, но девочки — тэнокки безропотными не были. Изящными, словно фарфоровые куколки, щедрыми на ласку и улыбку, но безответными — увольте!!! Эти могли и пребольно тяпнуть, могли и убить… зависело от обстоятельств.

А этот, видимо, сбежал. Не производит Эрмэ игрушек на экспорт.

— Что вам? — голос мелодичный, не низкий, не высокий, приятный, ласкающий слух.

Да-Деган равнодушно пожал плечами.

— То, о чем договаривались.

Пройдя в комнату, оценил нехитрую утварь то ли художника, то ли хирурга. На столиках альбомы с затейливыми тату. И нужно иметь твердую руку и верный глаз, что б не спутать ни черточки. Потому не каждые руки способны на теле человека закрепить шедевр.

Скинув темный плащ, бросил его на вешалку, туда ж полетела рубашка. Присев в кресло он указал на клеймо.

— Это? — удивленно выдохнул тэнокки.

Слабые пальцы осторожно коснулись лилового следа, пробежали по коже, исследуя, не причиняя боли. И поджались изумительно очерченные губы.

— Это не имитация, — робко произнес мастер, переводя дыхание. — Это знак Императора. Да знаете, что бывает с теми, кто пытается избавиться от него?

— Что, очень больно? — ехидно спросил Да-Деган.

Тэнокки отрицательно покачал головой, рассыпая синий шелк волос по плечам. Бледная, сияющая жемчугами кожа стала еще бледней. Страх заставлял трепетать тонкие ноздри. Волнение…, ни дать, ни взять — цветок ириса под порывами леденящего ветра.

— Ну, так чего ждешь?

— Вы знаете, что бывает с рабами, которые осмеливаются снять этот знак?

— Убивают, — холодно отозвался Да-Деган, — вешают на собственных кишках. Я наслышан. Мне все равно. Не для того я сбежал, что б носить его вечно. Ты снимешь? Сумеешь?

— Смогу.

И слабая лукавая улыбка появляется на губах тэнокки. Не улыбка — намек. Слабые пальцы расстегивают манжеты рубашки, закатывают рукав, обводя место, где должна стоять подобная метка. Клеймо Дьявола. Должна…. Только кожа чиста — ни следа, ни намека, лишь ровное жемчужное сияние вместо лилового шрама.

— Как самому себе, братишка, — проговорил мастер. — Жаль, сняв метку с кожи, не вытравишь ее из души.

Опалило. Обожгло! И как верно случайное замечание, в точку, в яблочко! Чертов код, разросшийся подобно метастазам раковой опухоли, пустивший корни в душе. И можно снять метку с тела, но душе не быть прежней…. Впрочем, это он как-нибудь переживет. Постарается.

Тэнокки протянул стакан с водой, налил в него несколько капель неведомого зелья, пахнувшего свежо и пряно. Притягательно.

— Пей, — проговорил негромким шелковым голосом.

— Наркотик? — усмехнувшись, заметил Да-Деган.

— Притупит боль, — отозвался юноша. — Не боль тела. Боль души. Если ты не проходил через это, то не знаешь каково рабу расстаться с меткой Хозяина. Это — невыносимо. Многие на коленях готовы ползти назад, с повинной. Кто-то сходит с ума. Ты ведь предпочел бы умереть, нежели стать сумасшедшим?

Да-Деган заглянул в яркие сиреневые очи, усмехнулся криво, но не отказался. Отчего-то не смог не поверить. И становилась влагой тела вода, заключенная в гранях бокала. И уносились мысли прочь, и распадалось бытие….

Словно сквозь сон он ощущал прикосновения нежных пальцев к коже и нерезкую боль, и запах озона. А еще, мелодично баюкая, ему шелестел океан, и глубокое синее небо наваливалось неистовыми всплесками воинственной сини.

И вспоминался краткий миг юного неподдельного счастья, когда лежа в высокой траве, он отслеживал полет быстрокрылой ласточки, ловившей шмеля.

Где то счастье? Та синь? Прозрачность чувств, открытость мыслей? Где тот мальчик, что любовался небом, лаская пальцами струны аволы, что сладко пела — о любви.

Ураган полонил небосвод, сорвал сапфирную синь, забрызгал холст грязью. Потеряна авола, оборвана струна. И душа — искорежена, сплюснута, раздавлена, поставлена на колени. Как подняться? Как вновь научится дышать полной грудью?

Прав был тэнокки. В воспоминаниях юности — одна боль. Прежним не стать, в былое не вернуться. Проще предстать под очи Хозяина, стоя на коленях вымаливать прощение. Проще согнуться, чем, гордо подняв подбородок, идти против бури! О, эта проклятая раздвоенность чувств! Хаос мыслей! Щупальца кода, железными кольцами обвившие душу.

Проще склониться. Но для этого ли он бежал? Для этого ли цеплялся за жизнь слабыми пальцами? Для этого вновь, по крохе и капле учился любить, надеяться, доверять?

И катятся то ли вызванные обманным зельем, то ли мутью, поднявшейся со дна души, соленые слезы обиды и боли. А боль тела — не так и страшна. Просто щиплет кожу там, где сводят старый шрам искусные руки мастера, да иногда прокалывает тело внезапным ударом тока. Но это — терпимо. Все это — ерунда. И время сочится из тела каплями пота. И откуда-то издали смеется Судьба….

Резкий запах нашатыря, холодная мокрая ткань на висках. И проворные пальцы мастера облачают его в прохладный шелк рубашки. Нет сил говорить. В душе страшная сосущая пустота, сходная лишь с холодом межзвездных пространств.

— Эй, братишка, очнись, — мягкий голос, нежный, приятный, но в глубине поселилась тревога, и колет, выпуская истерические нотки. — Я сделал все, что мог. Тебе пора….

Темный плащ наброшен на плечи, заботливо надвинут на лицо капюшон…..

— Деньги? — тихо выдавил Да-Деган, чувствуя, как подгибаются, словно ватой набитые ноги.

— Успеешь, рассчитаешься. Иди, милый, ступай, не медли… Клеймо старое?

— А?

— Ладно — ладно, иди. Да не той же дорогой!

Слабые руки подхватили его подмышки, слабые плечи служат опорой. Да разве ж возможно такое? И кружится голова.

— Два — три дня отлежишься, а там отпустит…. И да, не приведи Судьба тебе попасться под очи Хозяина! Давай, иди!

Темный зев тоннеля поглощает фигуру в черном плаще, и нет иной опоры, кроме старых кирпичных стен, а у ног тонким потоком течет зловонная вода.