Подружки - Клод Фаррер

– Я вовсе не намерена обманывать Бертрана. Кроме того, вилла нанята на год, Доре: Ривераль заплатил за шесть месяцев вперед. Поэтому…

Маркиза перебила ее:

– Он очень любил вас, Ривераль.

– Да, – сказала Селия безразличным тоном. Кроме Пейраса, никто не интересовал ее.

– Вот что! – решила маркиза. – Оставайтесь здесь, если вам этого хочется! Но, во всяком случае, не запирайтесь в четырех стенах. Хотя бы сегодня. Погода хорошая. Для декабря месяца очень тепло. Что за пеньюар на вас! У вас такой вид, точно вы встали после болезни! Гоп! В два счета надевайте платье, я вас похищаю. Еще нет трех часов, едем к Жанник.

– В Тамарис?

– В Тамарис, Голубая вилла! Да!

– Это безумие! Мы туда никогда не доедем! Он у черта на рогах, этот Тамарис!

– Еще нет трех часов, и я все время стараюсь вам это втолковать. Мы приедем как раз к чаю. Гоп! Встать!

– Вы жестоки! С вами не успеваешь передохнуть.

– Поторапливайтесь!.. К тому же вы женщина хорошо воспитанная, и вам следовало бы помнить, что Жанник приглашала вас к себе, в позапрошлую пятницу, в баре, когда вас поразил удар молнии. А приглашение все равно что визит, дорогая!

– Это верно, – подтвердила Селия.

Она с сожалением повернулась к вешалке.

– Какое платье, Доре?

Она всегда слушалась советов.

– Простое платье. В Тулоне не следует одеваться слишком шикарно, вы знаете. Обычно вы бываете одеты слишком хорошо. Не говоря о том, что, когда едешь к Жанник, просто милосердно не быть слишком красивой.

Селия, натягивая рукава своего суконного костюма, остановилась с поднятой рукой:

– Доре, серьезно, она действительно так больна, Жанник? Тогда, в баре, у нее был чудесный цвет лица. Она смеялась, вы помните?

Маркиза поучительно подняла палец:

– Цвет лица у нас всегда бывает такой, какой нам хочется, малютка: румяна существуют не для собачонок. А что касается до веселья, у всякого свой характер. Жанник суждено оставаться хохотушкой до тех пор, пока за ней не придут могильщики, смею вас уверить! Но могильщики все-таки утащат Жанник.

В трамвае они сидели рядом. И разговаривали тихо, суровые и строгие, как подобает уважаемым женщинам. Маркиза Доре вернулась к своим могильщикам:

– Позавчера я видела Л'Эстисака. Он сказал мне: «У врачей нет никакой надежды: это скверное маленькое животное стало лечиться, когда уже было слишком поздно; кроме того, она всегда делала все, чтобы поскорее умереть. Но до сих пор оставалось еще немного времени; теперь же чахотка перешла в скоротечную». Вот оно что! Бедная девочка!.. Нужно постараться не напугать ее.

– Л'Эстисак, разумеется, очень влюблен в нее?

– Он? Нисколько! Быть может, прежде, – я ничего не знаю об этом. Но теперь он любит ее по-дружески, как и все другие. Я знавала двоих, которые были влюблены в Жанник. Одного лейтенанта и одного корабельного комиссара.[13] Но комиссар теперь в Мадагаскаре. А лейтенант – это был Керрье. Керрье, знаете! Керрье, который погиб при столкновении «Пирата» и «Аустерлица». Вы ведь знаете! «Пират» был разрезан пополам благодаря неверному повороту руля «Аустерлица». Спасательные лодки чуть было не подобрали Керрье: они подошли к нему; он еще держался на поверхности. Но немного дальше барахтались матросы. Тогда Керрье крикнул шлюпкам: «Сначала их! Меня потом!» А когда они возвратились за ним, он уже утонул. Это был человек!.. Бедный Керрье. Он очень любил Жанник, и настоящей любовью!.. Я вспоминаю то время, когда они вместе курили опиум, на улице Курбе. Тогда все курили: это была мода. Жанник жила в номере сорок четыре. Керрье ночевал там через ночь, оттого что следующая ночь предназначалась для комиссара. Но Жанник предпочитала Керрье. Я часто ходила повидать их в курильне, хотя сама я не курила, оттого что опиум скверно отзывается на голосе, а я уже тогда мечтала о сцене. Я как сейчас вижу их на циновках. Керрье приготовлял трубки, а Жанник курила. Я ложилась напротив них и смотрела на голову Жанник, которая лежала, опершись о бедро Керрье. Потом я пела, и Керрье всегда говорил мне: «Маркиза, у вас в горле миллион. Отправляйтесь в Оперу, подойдите к кассе. И когда вы получите ваш миллион, вспомните пророка, пророка Керрье, и в награду за пророчество вы отдадите половину вашего миллиона пророку, не так ли? Чтоб пророк отдал ее Жанник. Тогда Жанник сможет выставить за дверь кровожадное животное, что совершенно невозможно сейчас, ввиду низкого курса золота». Это комиссара он называл кровожадным животным. Вы понимаете, ни у того, ни у другого не было достаточно денег, чтоб содержать Жанник одному. Разумеется, Керрье только в шутку называл другого животным. И они, конечно, совсем не сердились друг на друга. Я помню даже, как однажды, когда Жанник захотелось иметь чайный сервиз, они сговорились подарить его ей в складчину, накануне дня ее рождения.

На остановке около городской думы они вышли из трамвая. Теперь они пересекали рейд на маленьком пароходике с желтой трубой, который обслуживает оба полуострова к югу от города, Сисие и Сепет. Вокруг них эскадренные броненосцы, вытянувшиеся двумя ровными шеренгами, строгие и неподвижные несмотря на ветер и зыбь, казались архипелагом из стали.

– Они очень красивы! – восхищалась маркиза.

– Я не умею их различать, – сказала Селия. – Где «Ауэрштадт», на котором находится Пейрас?

– О! Черт возьми! – запротестовала другая, наполовину смеясь, наполовину недовольно. – Ведь не мечтаете же вы о вашем мальчишке день и ночь?

Все же она указала ей:

– «Ауэрштадт» стоит третьим во втором ряду, там, дальше.

Селия изумилась:

– Как вы можете угадать? Они все одинаковые.

– Вовсе нет. Есть небольшие различия. Министр, тот, наверно, спутал бы их, и депутаты тоже, и журналисты. Вы читаете местные газетки? В них валят все в одну кучу – броненосцы, крейсера, миноноски. Настоящий салат. Но если дать себе труд вглядеться!.. Например, «Ауэрштадт»: у него два гафеля на задней мачте, и на нем нет адмиральского флага. Если бы вы время от времени совершали прогулки по рейду с офицерами, они научили бы вас.

Она прибавила поучительно:

– «Ауэрштадт» далеко не первоклассное судно. На нем мало пушек, впрочем, как на всех французских судах! Сосчитайте: четыре 305-миллиметровых для нападения и обороны, четыре 194-миллиметровых, которые виднеются из башенок и средней палубы – один, два, три, четыре, пять с каждого борта, всего десять, а считая четыре большие орудия – четырнадцать. На прошлой неделе Л'Эстисак показывал нам планы немецких броненосцев – это совсем другое дело!

Селия от удивления широко раскрыла глаза:

– Как много вы знаете!..