«Тигры» в грязи. Воспоминания немецкого танкиста - Отто Кариус

Конечно, «старина Бирманн» казался стариком нам, зеленым юнцам. Ему было, пожалуй, лет тридцать пять, он имел семью. Он был из социал-демократов и все еще считал себя членом этой партии. Бирманн никогда не пытался скрывать свои взгляды, но это не помешало ему стать унтер-офицером. Он был потрясающим солдатом. Никто из нас никогда не просил товарища показать партийный билет! Никто, кроме старшины, хранившего список личного состава роты, не знал, кто исповедует какую религию.

Кому какое было дело до того, из Саксонии ты или из Пфальца, из Берлина или из Австрии! Имело значение только то, что выполняешь свой долг в отряде и от тебя зависят другие. Для противника все были равны; русские не делали различий. В то же время тех, кто подводил нас на фронте и не умел действовать в команде, вычеркивали из числа друзей. Им приходилось трудновато, если они хотели быть принятыми обратно в коллектив.

Именно с Бирманном я любил беседовать о своих послевоенных планах. Иногда нам приходила в голову мысль, что мы можем войну проиграть, но чаще жизнь после войны представлялась такой приятной: все будут уважать друг друга, так же как мы у себя в роте, невзирая на партийную или религиозную принадлежность и место жительства. Главное, чтобы каждый выполнял свою работу как можно лучше.

Мы тогда по старинке верили, что такие идеи могут быть реализованы при демократии. Но появлялись и сомнения относительно того, могут ли такие идеальные отношения существовать вообще. «Старина Бирманн» любил говорить: «Человек, который находится у кормушки, превращается в свинью. А если он единственный, кто превращается в свинью, тогда все остальные могут быть довольны». Он, пожалуй, в этом попал в самую точку.

Вслед за этим небольшим отступлением вернемся к фронту на Нарве. Иваны продолжали держаться подозрительно тихо. И только когда мы позволили себе разогревать двигатели в течение четверти часа, они начали «поливать» нас. Вероятно, они полагали, что мы собирались двинуться и что-либо предпринять относительно их. Как только мы услышали стрельбу — бам... бам... бам... — мы быстро задраили люки. Еще через несколько секунд мины стали ложиться у нас на виду. Поскольку взрыватели были очень чувствительны, они не позволяли минам глубоко проникать в замерзшую землю, лишь оставляли черные отметины в снегу. Позднее, когда в ход пошли 15-см минометы, нам стало в значительно большей степени не по себе.

Дни проходили в каком-то морозном оцепенении. В уютной мирной жизни людям трудно себе представить, как мы могли привыкнуть к постоянному холоду. Несмотря на холод, мы дважды в день снимали с себя промерзшую одежду, чтобы избавиться от вшей. Как мы были бы благодарны за банку порошка ДДТ! Мы почти не меняли нижнего белья, зная по опыту, что обитатели «заднего моста» лучше чувствовали себя в чистом белье. Поэтому нижнее белье приходилось оставлять таким грязным, что было противно даже вшам. Только тогда их страсть к воспроизводству несколько угасала.

Как воспоминание о далекой мирной жизни у меня оставались три предмета: щеточка для чистки ногтей, которую все мы очень ценили, расческа, которая тоже хорошо нам послужила, и, наконец, старая шпилька, которой я пользовался для чистки ушей. Она тоже переходила из рук в руки, однако я смог сберечь ее в течение всей войны и во время пребывания в лагере для военнопленных.

Проблема с водой стояла остро. Мытье и даже бритье не были среди первоочередных дел. Естественно, вода в тех немногих из имевшихся в нашем распоряжении колодцев замерзла. Пехотинцам приходилось не лучше, чем нам. Но они умели о себе позаботиться даже в самых неимоверных ситуациях. Если ночью с пайком мы получали фрикадельки, мы ели их руками. И тогда из-под слоя сажи и грязи у нас вновь показывалась чистая кожа.

Как бы то ни было, все это оставалось для нас на втором плане. Мы уже были счастливы, если удавалось поспать, вытянув ноги, хотя бы несколько часов в течение ночи.

На вторую ночь мы поехали назад к западному краю деревни. В одном из домов обнаружили убежище, устроенное под полом. Даже при том, что там не было печки, в зимней одежде мы, по крайней мере, могли поспать, вытянувшись удобно. Из-за усталости мы совсем не замечали холода. Грузовик с топливом, боеприпасами и провизией прибыл среди ночи. Впервые мы поели с аппетитом.

В течение дня мы лишь заставляли себя что-нибудь проглотить. Зачастую я совсем ничего не ел, если меня не заставляли другие члены экипажа. Ребята просто не давали мне зажечь сигарету, пока я не съедал свой хлеб. Мой наводчик, унтер-офицер Гейнц Крамер, был особенно суров и безжалостен в этом отношении. Следует отметить, что кормили нас чрезвычайно хорошо при сложившихся обстоятельствах.

Наш заведовавший столовой фельдфебель Псайдль, парикмахер из Вены, не жалел сил, хотя и предпочел бы опять оказаться в танке. Мы часто получали от него клецки и овощи, но он всячески избегал тушенки.

Люди, которые доставляли на фронт провизию, топливо, оружие и боеприпасы, заслуживают особой похвалы. У них была трудная и ответственная миссия. Этим изобретательным людям приходилось оперативно находить нас за линией фронта.

Они всегда ездили ночью, без огней и, как правило, по незнакомым дорогам, которые ежедневно покрывались новыми воронками. Их миссия подчас была более сложной, чем наша на фронте. Мы хотя бы были знакомы с местной обстановкой, им же почти всегда приходилось сталкиваться с неожиданностями и принимать верное решение, надеясь только на самих себя. Несмотря на все это, мы никогда не оставались без пополнения запасов.

Мы были вполне довольны своим «ночным лагерем». Люди на передовой тоже могли быть спокойны; мы провели телефонную связь от них к нам. Незадолго до рассвета мы поехали назад в крестьянский дом. Оттуда обычно кто-нибудь к нам выбегал, чтобы доложить, что нового иваны натворили предыдущей ночью у железнодорожной насыпи.

Временами случались курьезные эпизоды. Иногда мы сбивали ворон с деревьев на другой стороне железнодорожной насыпи, потому что они казались «подозрительными». У иванов на деревьях сидели снайперы. Они заставляли нас пригибаться при ходьбе и сковывали свободу движений. Однажды молодой пехотинец, явно новичок на фронте, запыхавшись подбежал к моему танку и принялся возбужденно рассказывать, что русские разместили на деревьях бронированных снайперов. Он точно видел, как пули наших пулеметов отскакивали от них, и предлагал мне открыть по деревьям огонь снарядами главного калибра.

А что же на самом деле видел добросовестный юноша? Следы от наших снарядов расходились во всех направлениях после удара о ветви; но в то же самое время траектория пуль при выстрелах из пулемета, естественно, была совершенно иной. Наш товарищ ушел успокоенный. Следует, однако, заметить, что он слегка предвосхитил события.

Позднее, проникнув в «восточный мешок», мы и в самом деле столкнулись с бронежилетом. Его сначала надевали комиссары, и он обеспечивал прекрасную защиту от осколков и пистолетных пуль. Хотя, по моему мнению, эта броня, должно быть, сковывала движения.

Моим ребятам пришлось привыкать к самым разным вещам, и делали они это, не жалуясь. Однако существовало одно требование, выполнять которое они привыкли с трудом и по поводу которого часто жаловались: никому не разрешалось справлять нужду во время операции или в боевом охранении.

Для личного туалета было установлено время по утрам и вечерам. Если приспичивало и не было другого выходa, то приходилось делать свое дело в танке. По прошествии времени все привыкли к этому правилу, и больше проблем не возникало. Был резон в этом грубом предприятии: в большинстве случаев люди были потеряны, если оказывались в боевой обстановке вне танка.

Русские, заметив, что из танка вылезают, сразу же открывали огонь из винтовок или минометов. Кроме того что военнослужащие получали неоправданные ранения, еще существовала и проблема получить достойную замену из глубокого тыла. Благодаря моим строгим распоряжениям мы потеряли только еще двух человек за пределами танка, да и те действовали с другой оперативной группой. Конечно, как командирам танков, нам приходилось иногда действовать с пехотой. Ребятам это тоже не нравилось. Как только я собирался вылезать из башни, Крамер хватал меня за ноги, опасаясь, что меня подстрелят.

27 февраля впервые дали о себе знать эскадрильи бомбардировщиков. С тех пор они досаждали нам каждую ночь, иногда даже по два раза за ночь. Очевидно, они хотели обработать наши позиции для последующего штурма.

Незадолго перед наступлением темноты «следопыт» прилетел с юга и сбросил знакомую «новогоднюю елку» за нашими позициями. Сразу же после этого появились двухмоторные бомбардировщики. Они сбросили свой груз позади нас по обе стороны от автомобильной дороги. На время атаки иваны осветили нас красными и розовыми ракетами. Огни помогали пилотам ориентироваться так, чтобы не сбросить бомбы на собственные позиции. К тому же русские сложили за линией фронта поленницы в форме советской звезды и подожгли с наступлением темноты. Несмотря на все это, иногда они сбрасывали бомбы с недолетом. В целом нам не о чем было беспокоиться сразу за линией фронта. В последующие недели русские превратили весь район по обе стороны автодороги от Нарвы до нас в лунный пейзаж.