«Тигры» в грязи. Воспоминания немецкого танкиста - Отто Кариус

После первой ночи я договорился с пехотным командиром, что мы будем нести боевое охранение днем, а его люди — ночью. Моим людям тоже требовалось отдохнуть хотя бы несколько часов, если позволит обстановка.

Между усадьбой и домом в деревне к западу от железнодорожного переезда у нас была радиосвязь. Я, таким образом, всегда мог находиться наготове. В первый вечер мы, конечно, не вернулись на «подготовленные для отдыха позиции». Я хотел прежде взглянуть на боевые позиции, а это было возможно только с наступлением темноты.

Пехотинцы выразили удивление, когда я высказал желание ознакомиться с позициями. Очевидно, раньше им не приходилось сталкиваться с такой просьбой. Но у меня на этот счет были свои соображения. Как мы могли оказывать пехоте эффективную поддержку, если фактически не знали расположения их внутренних и внешних позиций? Как станем действовать одной командой, если не познакомимся друг с другом поближе? Для нас, танкистов, позиционная война и любой вид операции на фронте конечно же не являются тем, о чем нужно повсюду кричать. Мы существуем не для того, чтобы слоняться по местности в качестве крупных целей. Наша задача состояла в том, чтобы атаковать и контратаковать, то есть действовать на ходу. Но что было без нас делать бедным парням? Они оказались на такой позиции, которую без танков не удержать.

Поэтому я отправился в ближайший дом с первой попавшейся парой часовых. Он располагался примерно в 70 метрах от нас. Ночью дорога не была видна русским, поскольку между нами и железнодорожной насыпью росли небольшие деревья и болотные кустарники.

Опорный пункт роты напоминал фермерскую усадьбу. Однако не следует обманываться словом «рота». Оно подразумевало от 25 до 30 человек. И даже эта «внушительная» численность была достигнута лишь благодаря тому, что незадолго до этого прибыло пополнение из тыла — зеленые новобранцы, которым еще только предстояло познакомиться с фронтом. Им ужасно хотелось, просто не терпелось увидеть боевые действия. С совершавшими обход часовыми я отправился от этого опорного пункта к третьему, всего в 30–40 метрах от железнодорожной насыпи.

Иногда мы слышали, как русские перекликались друг с другом, и различили звуки, которые заставили нас предположить, что оборудование позиций идет полным ходом. Русским приходилось строить блиндажи, так же, как это делали мы, и расширять дороги для подтягивания тяжелой боевой техники.

Соседняя рота располагалась еще через 150–200 метров вдоль края леса, который тянулся между железнодорожной насыпью и автострадой. Этому охранению, следовательно, приходилось прикрывать длиннейшую полосу. Потом мы поехали на правый опорный пункт соседнего батальона, который принадлежал дивизии «Фельдхернхалле». Там в лесах начиналась собственно линия фронта. Она уходила к железнодорожной насыпи в направлении на восток. Русские создали свои позиции у еще одной полосы леса в 200 метрах к югу.

Ни одному пехотинцу не понравится, когда у него за спиной совершенно открытая местность. На ней не укроешься, и практически невозможно в трудной ситуации подтянуть резервы скрытно от противника. Наша пехота оказалась как раз в такой сложной ситуации на этих позициях. Это делало необходимость нашего присутствия еще более очевидной. Если бы русским взбрело в голову атаковать далее на север, то наши товарищи не смогли бы этого предотвратить без бронетанковой поддержки.

Наша пехота была поглощена превращением опорных пунктов в бункеры. Подвальные помещения были укреплены балками, добавлены амбразуры, и караульный заверил, что часовые всегда имеют возможность погреться. По сравнению с ними тем из нас, кто были в танках, туго приходилось зимой, когда требовалось днями и неделями нести боевое охранение, как мы это делали там. Мы были бы счастливы получить хоть малую толику того жара, который преобладал в танках летом. Зимой ощущение было такое, будто сидишь в холодильнике.

Для того чтобы иногда хоть немного согреться, мы придумали зажигать большую керосиновую лампу. Когда проходили подготовку, нам строго запрещалось даже курить в танке, и вот теперь мы докатились до того, чтобы на полную мощь жечь керосиновую лампу, когда перед нами противник! Слава богу, что ни в одном из танков нашей роты ни разу не произошло несчастного случая из-за такой беспечности. Но были другие побочные эффекты. К примеру, когда все мы впадали в дрему, тяга в лампе ослабевала, и она начинала чадить, как ненормальная.

Мы все были похожи на трубочистов. Из-за копоти внутреннюю поверхность наших танков теперь уже едва ли можно было назвать белой. Воздух тоже оставлял желать лучшего. Сегодня я просто поражаюсь, что никто из нас не отравился ядовитыми парами. Но тогда у всех на слуху была избитая фраза: «Никто еще не умирал от вони, но многие замерзали насмерть».

Даже продовольственный паек в танке имел привкус гари или масла. Однако со временем, испытывая лишения, люди привыкают ко всему. Этот запах гари и застарелого масла, этот «запах танка», на протяжении лет стал для нас вполне приемлемым.

Серым утром молодой солдат подбежал к моей машине. Он доложил, что солдаты в ближайшем опорном пункте видели, как русские устанавливали первую противотанковую пушку у железнодорожной насыпи.

Я, конечно, пообещал принять срочные контрмеры. Старая истина: мы должны продемонстрировать свою мощь товарищам из пехоты, чтобы завоевать их доверие. Если это сделать, то мы могли бы говорить с ними по существу и не беспокоиться о том, что будет сделано что-то не так.

Затем мы оба бесстрашно отправились на второй опорный пункт и остановились напротив железнодорожной насыпи. Русскую противотанковую пушку с трудом удалось рассмотреть, потому что она была прекрасно замаскирована. Виднелся только ствол орудия. Поскольку иваны все еще не открывал огонь, они упустили свой шанс. После нескольких выстрелов ствол орудия уперся в небо и выглядел так, будто это зенитка.

Даже несмотря на то, что она находилась прямо перед нами на расстоянии не более, если не менее, 50 метров, ее невозможно было прикончить одним снарядом. Иваны очень умело установили ее в железнодорожной насыпи. Нам пришлось сначала разбить внешнее укрытие. Во время этой незначительной операции я, наконец, мог бросить взгляд на местность при свете дня. Без сомнения, у русских было перед нами преимущество.

За железнодорожной насыпью высилось несколько рядов высоких елей. Русские впоследствии смогли господствовать над всей местностью, используя снайперов, засевших на верхушках. Сквозь ели виднелась открытая равнина, которая простиралась до ряда достаточно высоких деревьев, стоявших в болоте, доходивших до железнодорожного переезда. И русские предусмотрели, чтобы их линия фронта поворачивала назад в этом месте, потому что насыпь снижалась на восток и не обеспечивала достаточного прикрытия.

После нашей небольшой «утренней экскурсии» мы поехали назад в крестьянский дом. В то время мы не могли и предположить, что нам придется продолжать это монотонное несение боевого охранения недели напролет. Едва только мы прибыли на позицию за крестьянским домом, как подъехал автомобиль «фольксваген», двигаясь по дороге от «детского дома». Иванам была прекрасно видна эта дорога, и они сразу же начали «посыпать» нас минами.

К счастью, ни один снаряд не попал в автомобиль. Из него вылез «старина Бирманн», старослужащий унтер-офицер. Он руководил передовым пунктом снабжения и не хотел даже слышать о том, чтобы не доставить нам продовольственные пайки даже в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Он подъехал прямо к нам, и мы получили свою еду. Я приветствовал его несколькими подходящими для этого словами:

— Ты рискуешь жизнью ради этого комка жвачки! Ты что, ненормальный?!

Бирманн коротко ответил:

— Не забывай, я тоже хочу получить свою горячую пищу и свой кофе. Но у вас тут на фронте ничего нет, так как же мы будем наслаждаться своей пищей!

Это не было просто пустым разговором или праздным бахвальством. Его слова шли от сердца. Когда идет яростный обстрел, всякие праздные разговоры прекращаются. Это было то самоотверженное товарищество и бескорыстная преданность, которые никогда не дадут нам забыть трудные времена на фронте. Оно сплачивает нас даже сегодня. Лишь когда человек показывает истинное лицо, а не униформу или внешнюю личину, по-настоящему его узнаешь. Можно быть уверенным, что эти товарищи не оставят в беде и в мирное время.

Аксиома: не обязательно нужна война для того, чтобы по-настоящему узнать человека. Но опыт товарищества, этой спайки с другими, не думая о собственных интересах, убедил меня в том, что время, проведенное нами в войне, не потеряно даром. Напротив, оно дало всем нам нечто, необходимое в дальнейшем. По своему опыту знаю, что люди, которые без конца ругают время, проведенное в армии, и говорят о «потерянных» годах, как правило, были плохими товарищами и законченными эгоистами.