Парни из Островецких лесов - Станислав Бискупский

Паренек покраснел, глубоко вздохнул: — Это вы-вы-вы…

— Это тебе не автомат, — сказал Клен и засмеялся.

— Помолчал бы! — Здзих холодно поглядел на Клена.

Сикорский никогда не обижался на подобные шутки, но Здзиху всегда казалось, что они сильно ранят мальчика.

— Прекратить разговоры, — вмешался Кен. Сикорский тем временем пришел в себя.

— Это выбрасыватель, — без запинки выпалил он, и губы его в радостной улыбке разошлись от уха до уха.

— Ну как, Клен, видал? — встрепенулся Здзих.

— Молодец! — сказал Кен. — Кто еще раз повторит?..

На другой стороне поляны неожиданно раздалась песня:

«Калинка, калинка, калинка моя…»

Пели советские партизаны, которых судьба разными дорогами привела в Островецкие леса. Это были главным образом бывшие пленные, сбежавшие из лагерей и тюрем. Некоторые из них пришли из-за Вислы и, как гласила молва, ненадолго задержались здесь, с тем чтобы в соответствии с полученным приказом выступить куда-то в Прикарпатье. Были среди них парни рослые и крепкие, были также и небольшие ростом, но стойко переносившие тяготы и лишения дальних переходов без отдыха, голод и непогоду, бессонные дни и ночи.

Сашка был высоким брюнетом, волосы зачесывал назад. Он носил лихие усы и имел быстрый взгляд. Его знали здесь все. Пришел он сюда откуда-то из приуральского колхоза и освоился в здешних лесах. Города и поселки также не были для него чужими. Появлялся он неожиданно в наиболее оживленных местах, подходил к немцам, заводил с ними разговоры, держа палец на спусковом крючке пистолета, спрятанного на груди под пиджаком, и вынимал оружие в тот момент, когда этого меньше всего ожидали. Только тогда враги догадывались, что это именно тот долго разыскиваемый ими Сашка, когда он исчезал, оставляя за собой трупы жандармов как память о своем пребывании.

Была, однако, у Сашки известная слабость: был он не прочь пригубить чарку. Только тот, кто не знает партизанской жизни, мог бы осудить его за это. Выпить умел, но водке никогда не поддавался: он управлял ею, а не она им.

Однажды в новогоднюю ночь на сорок четвертый год, когда снег от мороза на улице скрипел под ногами, он зашел в один знакомый дом в Денкувеке под Островцом, чтобы «отогреться» под крышей. Хозяин для этого всегда имел испытанное средство. И теперь оно сразу же гостеприимно появилось на столе. Они поговорили немного о том, о сем, и, так как ничто не предсказывало опасность, Сашка решил немного вздремнуть на чердаке. Однако глаза какого-то шпика выследили его. Проснулся только тогда, когда немцы уже ломились в дверь. Сашка выглянул через окошко в крыше: дом был окружен со всех сторон. Не было даже времени, чтобы одеться, и он, осторожно раздвинув доски, бросил две гранаты прямо в чернеющие на снегу фигуры. Как только стих грохот взрывов, спрыгнул в толпу остолбеневших от неожиданности жандармов, а затем, белый на фоне белого снега, исчез.

Когда он в несколько необычной одежде добрался до своих, они от удивления даже встали.

Сашка спокойным движением пригладил волосы и громко рассмеялся:

— Ну что же, товарищи? Ведь это маскировка!

Нет ничего в том удивительного, что среди партизан укоренилось мнение, что если Сашка в отряде, то им не может грозить никакая опасность. Но одновременно существовало убеждение, что его присутствие указывает на предстоящие важные события. Так было и в этот раз.

Взоры партизан с любопытством обращались в сторону командиров. Всем не терпелось узнать, что готовится в «штабной кухне». Было видно, что все шло в соответствии с планом, потому что не прошло и часу, как командиры разошлись по своим отрядам и Горец подошел к Кену.

— Собери ребят.

Сам Горец стоял в стороне и наблюдал. Он мог положиться на Кена, которого уважали. «Этот не даст спуску», — говорили о нем. Кен действительно любил дисциплину в отряде. Не криком, а твердым, решительным голосом и взглядом он принуждал к послушанию. Именно за эти качества его ценил Горец, и на этой почве они нашли общий язык.

— Докладываю, командир, отряд в сборе, — отрапортовал Кен.

Горец подошел ближе и окинул взглядом шеренгу.

На лице Кена застыла его обычная веселая улыбка. Лев внимательно вглядывался в глаза командира, Сикорский смотрел на него глазами, полными обожания и преданности. Здзих и Юрек глядели ему прямо в лицо, чувствуя себя в строю несколько напряженно, как новички. Стальной, второй после Сикорского объект шуток Клена и Лёлека, стоял несколько ссутулившись, внешне безразличный, а по существу внимательный и настороженный.

— Слушайте, ребята, — .начал Горец не официальным, а обычным, ежедневным тоном, чтобы было по-свойски, по-семейному, — есть работа, причем хорошая работа.

Он сделал небольшую паузу. Большой шмель гудел над лесным цветком, привлекая к себе взоры стоящих партизан.

— Захватим город! — выпалил Горец.

Он знал, какую реакцию вызовет это предложение. Изумление партизан, по его мнению, было вполне обоснованным.

— Районный город, — добавил он минуту спустя, — Илжу. Мы должны удержать его два-три часа. Задачей нашего отряда является прикрытие дороги со стороны Стараховице, захват почты, аптеки, банка. Другие займутся складами. Мы обязаны пополнить наши запасы продуктов, лекарств, одежды. Вероятно, нет необходимости добавлять, что наша операция имеет большое моральное значение. Это станет одновременно демонстрацией нашей силы, повысит дух населения, припугнет немцев…

Партизаны слушали его со вниманием, схватывая слова на лету.

— Нападением на жандармский и полицейский пункты займутся другие…

— Жаль, — совершенно не по уставу произнес Лось.

— Совсем не жаль, — подхватил Горец. — В Илже есть наши люди, которые будут взаимодействовать с нами. От нас зависит, чтобы они не стали потом объектом репрессий. Поэтому убивать можно только в случае крайней необходимости…

— Но там есть также и фольксдойче! — не сдавался Лось.

— Дать им прикурить, чтобы знали, что родина помнит, — предложил Клен.

— Прекратить разговоры! — призвал к порядку Горец. — Повторяю: от нас зависит, чтобы вся операция прошла бескровно. Я думаю, что не надо пояснять, что это еще более затрудняет и осложняет нашу задачу. Естественно, в случае необходимости… — Он сделал головой разрешающий жест. — Вопросы есть?

Вопросов не было. А в действительности их было столько, что трудно выбрать самые главные. Поэтому каждый задумался и молчал. Сбор уже утратил свой служебный характер и превратился в общее совещание.

— До Илжи изрядное расстояние, — проговорил Стальной.

— Верно, — важно подтвердил Клен. — На лошади туда никогда бы не доехал…

Партизаны прыснули от смеха. Все помнили, как Стальной, взяв коня из конюшни помещика, уснул во время ночного похода и проснулся… в конюшне, из которой вечером выехал.

— Разве только если бы конь был из Илжи, — добавил Лёлек.

— Оставьте его в покое, — вмешался Здзих.

Стальной не умел огрызаться. Он подавлял в себе реакцию на все колкости, не имея, по существу, обиды на товарищей. Посмеяться было необходимо, и для этого должен быть найден объект. Трудно, конечно, но Стальной вынужден был согласиться с этой ролью.

Откровенно говоря, и Юрек, и Здзих немного были разочарованы тем, что в Илже нельзя будет пострелять. Однако мысль о предстоящей операции будила в них неизвестное до сих пор чувство, они уже предвкушали то, что должно было наступить.

Захват районного города, в конце концов, не был простым делом, и такие события относились, мягко говоря, к довольно редко случающимся.

К вечеру отряды были готовы к походу. Партизаны тщательно проверили снаряжение. Все было обернуто и упаковано так, чтобы в мешках совершенно не осталось свободного места. Сердце Здзиха, когда он увидел, как длинная цепочка людей углублялась в лесную чащу, переполнялось гордостью. «Это ведь настоящая армия», — подумал он.

Когда рассвет коснулся верхушек деревьев, отряд остановился на привал. До Илжи было уже рукой подать. Вечером наступающего дня отсюда должна была начаться операция. Залегли, как обычно, под прикрытием кустов. Скрутили толстые самокрутки и закурили, пытаясь этим снять нервное напряжение, которое каждый стыдливо скрывал друг от друга. Но человек всегда остается человеком. Чувство страха испытывает любой, не всякий только может его контролировать. В этих случаях обычно делали мину бывалого человека и неискренне говорили: «Ты что, думаешь, что у меня сердце в пятки ушло? Ничуть не бывало!». Все так говорили, и никто этому не верил. Но именно так надо было говорить. Необходимо было избавиться от страха, чтобы это чувство уступило решимости и отваге. Когда разговоры смолкали, это говорило о том, что в мыслях каждый был в милых сердцу местах: в Островце, Стараховице, Кельце или Радоме. В этих случаях никто никому не мешал молчать. Таким образом люди связывались со своими близкими, стараясь отгадать, что они делают именно в этот момент, когда он о них думает. От таких раздумий никто не был свободен, они чаще всего приходили к человеку в сумерки, перед боем, перед выполнением трудного, ответственного задания.