Она уже мертва - Виктория Платова

– Это ты, что ли?

– Не только я.

– Но ты – в первую очередь. Маш – самая главная. Всегда, везде и во всем. Правда, до тех пор, пока…

Тата замолчала.

– Пока что? – подзадорила ее Маш.

– До тех пор, пока не появится кто-то еще.

– На что это ты намекаешь?

– Тебе не понравились старые стулья. Почему?

Почему Тата не спускается вниз? Сидит и сидит на этой проклятой лестнице. Как будто опасается приблизиться к столу, приблизиться к двоюродным братьям и сестрам. Что с ней не так? Или – не так со всеми остальными?…

– Этой рухляди здесь не место. Кажется, я ясно объяснила.

– Еще бы! Вот только тебя беспокоят не сами стулья. Тебя беспокоят те, кто когда-то сидел на них. Любое воспоминание о прошлом злит тебя. Тебе неловко, Маш. Тебе неприятно. Ведь все здесь знают, что…

– Что? – Маш побледнела.

– Сама знаешь.

– Иди сюда, детка. Шепни мне на ухо о том, что знают все. Смелее, не бойся.

Маш явно провоцировала свою молодую кузину на скандал, выманивала на просторы гостиной, к отрогам стола: туда, где все неожиданно подчинились ей. Все до единого – так почему Тата должна стать исключением?…

Но она даже не сдвинулась с места – девушка, с которой Полине так неожиданно захотелось подружиться. Она осталась на лестнице, и именно оттуда полетели в Маш тяжелые, как булыжники, слова:

– Все здесь знают, что в том, что случилось тем летом, виновата ты.

Стоило только Тате произнести это, как в гостиной воцарилась гнетущая тишина. И в самой сердцевине этой тишины, подобно насекомому в янтаре, застыла Маш – с искаженным болезненной гримасой лицом, растерянная и жалкая. Постаревшая сразу на пару десятков лет.

– Ложь! – прошамкала старуха Маш ввалившимся ртом. – Гнусная, омерзительная ложь. Я и пальцем ни к кому не прикасалась! А ты – просто сволочь, если распространяешь эти слухи. Дрянь.

– Может быть, и дрянь, – спокойно ответила Тата. – Но не убийца.

Первым опомнился Шило. Он крякнул, почесал всей пятерней в затылке и произнес совсем уж нелепое:

– Не ссорьтесь, девочки.

Маш, наконец-то вновь овладевшая собой, захохотала.

– Разве здесь кто-то ссорится? Здесь обвиняют в убийстве… Что, дрянь, ради того, чтобы завладеть этим сраным домишком, все средства хороши?

– Дом ни при чем.

– Еще как при чем! Дом на побережье всегда при чем. Думаешь, я не понимаю, для чего ты затеяла разговор?

– Чтобы наконец докопаться до истины.

– А вот и нет, дрянь, вот и нет! Ты просто решила убрать конкурентов. Хочешь, чтобы я уехала, не дождавшись оглашения завещания. Чтобы мы с Миккелем уехали… Отказались от своей доли. Чем меньше соискателей на бабкино имущество, тем лучше, да?

– Имущество меня не интересует, – Тата надменно приподняла бровь.

– Жаль, что эта шутка не вошла в КВН! Кто же поверит, что голозадой провинциалке не нужен кусок земли, который стоит миллионы?

– О чем это она? – тихо спросила Полина у Али. – Разве наследство не делится поровну между всеми родственниками?

– Не между родственниками, а между внуками. И только теми, кто будет присутствовать в кабинете нотариуса. Такова была последняя воля бабушки, – шепотом ответила та. – Ты не в курсе?

– Нет.

– Странно. Все были оповещены…

– Кто-нибудь еще думает так, как думает эта дрянь? Что я – убийца? – повысила голос Маш, обведя взглядом стол.

Это был вызов, но никто не принял его: Никита и его сестра потупили глаза в тарелки; Ростик уронил вилку, полез за ней под стол, но выбираться не спешил. А Полина вдруг почувствовала, что какая-то неведомая сила сдавила ей горло. Наверное, то же самое чувствовал двойник Али с фотографии – прежде чем петля на его горле затянулась окончательно.

– Э-э… Никто так не думает, – медленно и с расстановкой произнес Шило. – Наверняка и Тата не думает. Она… просто расстроена. Из-за того, что здесь произошло тыщу лет назад. Я правильно говорю, Тата?

Тата молчала.

– Ну вот! Молчание – знак согласия!

– Мне плевать на ваши куцые мыслишки, – в голосе Маш неожиданно послышалось отчаяние. – Не знаю, кто из вас затеял грязную игру. Кто-то один или это плод коллективного разума. Но только вы меня отсюда не выкурите. Посмотрим еще, чья возьмет!

Трясущимися руками Маш плеснула себе в бокал коньяка и залпом выпила. А до сих пор молчавший Миш подошел к сестре и осторожно обнял ее за плечи:

– Успокойся, милая. Не стоит…

– Я совершенно спокойна. И ни на какую провокацию не поддамся, не переживай.

– А что случилось-то? – насторожился Шило.

– Принеси эту мерзость, Миккель.

– Может быть, не стоит?

– Принеси!..

Миш отсутствовал не дольше нескольких минут, и все это время в гостиной царила напряженная тишина. А когда он вернулся и бросил на стол кусок легкой прозрачной ткани, тишина и вовсе стала гробовой. Первым ее нарушил Шило.

– Что это? – спросил он.

– Это я нашла у себя под подушкой вчера вечером. Можешь рассмотреть его поближе.

– А что его рассматривать? Обыкновенный платок.

– Я тоже так подумала поначалу. Обыкновенный платок. Не новый. Кому пришло в голову засунуть его мне в кровать? Присмотрись. Ничего не замечаешь?

– Ну… – озадаченный Шило повертел платок в руках. – Здесь какие-то пятна.

– Какие-то? Ты же мент, Шило. Соображай быстрее. Даже я сообразила.

– Кровь?

– Бинго! – Маш нервно хихикнула. – А теперь признавайтесь, дети, кто из вас решил подшутить над старушкой Машильдой?

И снова в гостиной воцарилось молчание. Лишь платок кочевал из рук в руки. После Шила настала очередь Ростика: он расправил платок, и теперь все присутствующие увидели пятна на ткани – бурые, бесформенные, громоздящиеся друг на друга. Полина не могла отвести взгляда – не от пятен, от самого платка. Она сразу же узнала его. Она узнала бы его из тысячи других: это был платок Асты. Тот самый, в котором ее впервые увидел москвич Егор. Потерянный у кромки пляжа и тут же счастливо найденный, он стал прологом к недолгому роману русалки-оборотня и парня с кассетником. И вряд ли Маш забыла об этом. Но даже если забыла, если заставила себя забыть, – кто-то напомнил ей об этом. Не тот ли человек, что подбросил Тате альбом с фотографиями, а Полине – жестянку с дохлой стрекозой?

– Если уж на то пошло, – неожиданно вмешался Никита. – Я тоже получил подарок.

– И я, – поддержал его Ростик.

– И я, – отозвалась Аля. – Вчера вечером. Надеюсь, он не от зубной феи.

– Что же вам всучили? – спросила Маш.

Ростик сунул руку в карман и вытащил на свет божий крохотную, искусно сплетенную из соломы фигурку какого-то животного, скорее всего – собаки. Одно ухо у соломенного пса было приподнято, а хвост завивался кольцом. Все с видимым облегчением тут же забыли о платке и переключились на фигурку.

Какой славный пес!

– Славный пес, – сказал Ростик. – Смахивает на нашего корабельного Дика. Я подобрал его три года назад, еще щенком. Теперь он живет на камбузе и стал самым настоящим членом экипажа. А это даже больше, чем член семьи.

– Не очень-то ты следишь за членами своей семьи, – Маш презрительно выпятила нижнюю губу.

– Это еще почему?

– Он… какой-то грязный. Твой соломенный Дик.

Тельце собаки и впрямь покрывали какие-то пятна. Но не рыже-бурые, как на платке, а темные, почти черные. То, что Полина издали приняла за подпалины, оказалось легким налетом копоти: как будто мини-Дика бросили в огонь и сразу же вытащили, испугавшись последствий.

– Интересно, что это может означать? Эта собака, я имею в виду? – Никита задумчиво пощипал бороду. – И что может означать вот это? Есть какие-нибудь соображения?

К стоящему на краю стола соломенному псу прибавились карманные часы на длинной цепочке. Крышка, защищающая циферблат, когда-то была покрыта эмалью, но теперь эмаль облупилась, – оттого и сами часы выглядели непрезентабельно.

– Павел Буре. Наверное, представляют интерес для коллекционеров. А практической ценности в них – ноль.

– Ты ничего не сказал мне о часах, – запоздало обиделась Аля. – Они милые.

– Они без стрелок. Вот что я имел в виду, когда говорил о практической ценности.

– Но я же рассказала тебе про открытку! Она тоже милая. Сейчас схожу за ней.

Аля выскользнула из-за стола, и никто не обратил на это внимания: все увлеклись разглядыванием часов. Когда они добрались до Полины, та вдруг подумала, что в облупленной часовой луковице гораздо больше смысла, чем в альбоме с фотографиями, стрекозе из жестянки и соломенном псе вместе взятых. Вернувшись в дом Парвати после двадцатилетнего отсутствия, она обнаружила, что время здесь как будто остановилось: ее одолевают те же эмоции, и те же страхи, и та же беспомощность перед Маш, и то же вечное ожидание Сережи. Как долго оно продлится, неизвестно, ведь стрелок на циферблате нет!.. Но сами часы, как ни странно, указывают на человека, которому они могли бы принадлежать.