Уйти вместе с ветром - Мария Семенова

Кончилось тем, что вполне проезжая (согласно карте) «дорога с улучшенным покрытием» постепенно исчезла в зарослях мелкого кустарника, а под колёсами начало подозрительно хлюпать. Чертыхаясь и треща ветками, водители с трудом развернули машины и двинулись назад, к ближайшей развилке. Внезапный просвет справа заставил свернуть на едва заметную колею.

— Сандра, гляди, кажется, там асфальт! — сказала сидевшая на переднем сиденье Марина и склонилась над картой.

— Ерунда, никакого шоссе здесь и близко нет, — ответила Александра.

И с этими словами выехала на широченную, идеально ровную бетонку, проложенную посреди нетронутого леса.

— А это ещё что такое?

— Это же аэродром! Взлётная полоса! — Голоса Тины и Соболя слились в один.

Широкая, для больших и тяжёлых самолётов взлётно-посадочная полоса протянулась километра на два, если не больше. Покрытие сохранилось вполне прилично, только по самым краям из трещин пробивалась трава и мелкие кустики. И — никаких строений, никаких людей, никаких дорог. Кроме той, по которой они приехали.

— Что это сюда на самолётах возили? Когда? Зачем? Куда всё подевалось?

Взрослые и подростки задавали друг другу вопросы, на которые некому было отвечать.

«Патриот», словно соскучившись по «большому асфальту», лихо носился взад и вперёд, с визгом закладывал виражи. Александра ехала медленно, держалась поближе к краю.

— Кто его знает… — так она объяснила, недоверчиво поглядывая на небо, и никто из пассажиров ей не возразил.

Довольно скоро пришлось вернуться обратно на грейдер.

Аэродрома этого на картах, естественно, не было. Как и россыпи карьеров. Не фигурировали даже точки деревень со скорбными пометками «нежил». Вообще ничего приметного, помогающего хоть как-то определиться. Вот уже несколько часов никто из группы не понимал, куда они, собственно, едут. Моральный климат в экипажах понемногу становился тягостным, словно всем и каждому предстояло посещение зубного врача — неясно только, в каком порядке.

Когда впереди на дороге вдруг материализовались два человека с кузовами за спиной, все обрадовались и оживились. Барон, ехавший впереди, остановился рядом с людьми и заговорил с ними, отмахиваясь от Монморанси, — фоксик встал на задние лапы и порывался угрожающе лаять. Не внушавшие доверия незнакомцы должны были знать: экипаж «Патриота» находился под его надёжной защитой.

Аборигены выглядели совершенными бомжами. На худой конец — беглыми каторжниками из этнографического фильма.

— Боюсь, у этих алкашей мы не много узнаем… — поморщилась Александра.

— Варсуга. Село, река. Мы туристы. Из Петербурга. Нам нужна дорога на Варсугу. Понимаешь? — на пальцах, повысив голос, объяснял Барон. — Куда сейчас ехать? Где свернуть?

Один из аборигенов мерно покачивался с носков на пятки. Второй опустил кузов на землю и протянул к окну грязную руку, похожую на клешню.

— Позвольте взглянуть на карту, — негромко сказал он. — Я попробую вас сориентировать, хотя, должен признаться, вы существенно отклонились от нужного вам направления…

— У меня GPS… — с трудом поймав челюсть, отозвался Барон. — Бумажная карта в той машине, сзади…

Бродяга степенно кивнул и сделал несколько шагов по дороге. Александра с готовностью открыла дверцу и протянула карту.

— Следующий лист, пожалуйста, — попросил он. — На бумажных носителях мне всё-таки легче ориентироваться. Вот здесь… это приблизительная точка нашей с вами локализации… Этой дороги в природе — увы! — не существует… Зато вот здесь есть неотмеченная смычка вот с этой дорогой, откуда вы, в свою очередь, попадёте на неплохую грунтовку, ведущую к новой трассе на Варсугу. Ориентирами вам послужат резкое изменение рельефа и вот это озерцо справа… Вы следите за моей мыслью?

— Д-да… — выдавила из себя Александра. — Теперь всё понятно… Б-благодарю, вы очень любезны…

Потоки информации, поступавшие от зрения и слуха, резко не совпадали. Обоняние было, пожалуй, на стороне зрения. Оно докладывало, что от бродяги ощутимо воняло.

— Вас что-то смущает в моём облике? — усмехнулся тот. При этом обнажились все три сохранившихся зуба и чёрные пеньки остальных.

— П-простите, — от души извинилась Александра. Ей давно уже не бывало до такой степени неловко. — Ваша речь…

— Философский факультет Ленинградского университета. Одна тысяча девятьсот семьдесят пятый год окончания. К вашим услугам. — Бродяга отвесил шутливый поклон.

— Но… почему?..

— Жизнь — сложная штука, мадам. Желаю вам всяческой удачи.

Бродяга поднял кузов и кивнул своему спутнику. Тот так и не проронил ни единого слова. Казалось, он пребывал в глубокой медитации. Двое миновали машины и зашагали прочь по дороге. Туда, откуда машины приехали.

Барон с Александрой тоже вышли на дорогу. Барон вытащил сигареты, Александра принялась вдумчиво чистить трубку. Домовитый Виталик уже собирал вдоль обочины подосиновики. Кирилл слушал музыку в машине. Тина высунулась в окошко и провожала бродяг внимательным взглядом, как будто хотела запомнить. Монморанси в лесу ловил сороку, которая его явно дразнила.

— Ты не спросила про аэродром, — сказал Барон судорожно затягивающейся Александре.

Та кивнула.

— Я просто обалдела от его манеры выражаться. Из головы всё вылетело… Хоть дорогу запомнила, и то хлеб. Давай теперь я с картой вперёд…

— Давай, — согласился Барон. — Сейчас я своё чудовище отловлю и… Слушай, но ведь это… Чёрт возьми, а?!

— Тебе его жалко, Барон, да? — перевела вылезшая из машины Марина. — А мне почему-то не очень. Вполне может быть, что из всего выпуска философов семьдесят пятого года он устроился лучше всех…

— Да уж, блин, настоящий философ, — усмехнулся Барон. — Сохранил специальность. В античном, понимаешь ли, смысле…

«Здесь везде жутко и величественно. Как в фильмах с хорошей компьютерной графикой. Я даже не знала, что так взаправду бывает. Но с фильмами не сравнить, потому что — ветер. Он дует как будто сразу отовсюду и кажется живым. Ему практически нет препятствий. Он может сдуть всё — людей, одежду, лица, время, воспоминания. Даже машины с дороги ощутимо сносит, когда едем. И ещё тут почти нет запахов. На Чёрном море всё пахнет — розы, море, кипарисы, галька с водорослями, шашлычные на набережных. А здесь — почти ничего. Только какие-то кусты с жёсткими и узкими, как зелёные ногти, листьями пахнут тонко и пронзительно, когда стихает ветер.

С перевалов видны маленькие и большие озёра с очень прозрачной зеленоватой водой. В них никто не водится и на дне ничего не растёт. Тихо колышется внизу какая-то серо-зелёная муть — вот и всё. На берегах стоят чёрные свечки-можжевельники. Между озёрами растут маленькие кривые берёзы на белом лишайнике и разбросаны камни. Когда идёт дождь, в воздухе слышится тихое жужжание. Тётя Марина говорит: здесь как будто побывали японцы и всё декоративно оформили. Тётя Сандра говорит: какие японцы, это просто горная тундра. Ещё часто встречаются маленькие обелиски с красными звёздами. А названия, какие: хребет Муста-Тунтури, Долина Смерти… Дядя Соболь говорит, тут была война. Какая? С кем? Когда? Они говорят просто „война“ и ничего не поясняют, а я не понимаю, но стесняюсь спросить. Потому что они говорят как о чём-то, что все обязаны знать. Но Тина, Алик и Кирилл тоже не знают…

И ещё здесь почти нет людей. Не только японцев, совсем никаких. Если бы их здесь и раньше не было, тогда было бы не страшно. Как та совсем дикая природа, которую по спутниковым каналам показывают. Но люди тут когда-то были, и ещё совсем недавно, а потом ушли — вот в чём ужас. Мы даже проезжали целые мёртвые города. Их здесь издалека видно — многоэтажные дома, балконы с развалившимися цветочными ящиками, какие-то фабрики или заводы, железнодорожные пути, а на них — ржавые вагоны. На огромных стенах каких-то складов кирпичами выложены старые лозунги про партию и СССР…

И никого нет. Трава растёт. Кусты с широкими листьями и багровой корой — краснотал. В провалившихся окнах как будто кто-то мелькнёт и спрячется. Один раз видели одичавшего кота. Он оскалился, выругал нас и спрыгнул в расщелину в стене.

Ещё много брошенных военных городков. Рядом с домами на боку лежат огромные пустые цистерны, как дохлые чудовища. Эти городки стоят среди пустой тундры у обмотанные колючей проволокой во много рядов. Кого они так боялись? Кто на них нападал? Почему всё кончилось? Это тоже война, про которую взрослые говорят?

Тётя Александра спросила: хотите посмотреть? Из всех пошли только Тина, Алик, дядя Соболь и дядя Барон. Я осталась. Кирилл фотографировал издалека — виды. Алик потом рассказал: там даже детский сад был для детей военных, в нём горка для малышей, снежинки, вырезанные на стенах, и огромный плюшевый медведь, весь в плесени. Сидит на маленьком стульчике и смотрит стеклянными глазами. Когда уезжали — не взяли, слишком большой. Тина хотела его спасти, но дядя Соболь не разрешил, потому что микробы. Хорошо, что я с ними не пошла.