Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов - Юми Мацутои

вглядывался в изгибы своей ладони, но произошло невероятное: на ладони не обнаружилось ни единой рыбешки!

Мальчик вскрикнул от досады, но не сдался, решив еще раз попробовать ловить тем же способом. Увы, и вторая, и третья, и четвертая попытка были столь же безуспешными, как и первая! Хлопнув по воде рукой, Такэно заплакал от огорчения.

Тут уже вмешалась Йока. Она тоже присела на корточки, и, подняв широкий рукав своего халата, опустила ладонь в воду:

– Ну-ка, может быть, у меня получится.

Любопытные рыбки немедленно приплыли посмотреть, что тут делается. Йока быстро сжала ладонь, и Такэно взвизгнул от восторга.

– Мамочка, покажи, покажи мне! Дай мне посмотреть!

Йока разжала руку – на ладони не обнаружилось не единой рыбешки.

– О-о-о! – разочарованно протянул Такэно, а на глазах его опять показались слезы.

Йока прижала его к себе, поцеловала в лоб и таинственно прошептала в маленькое ушко:

В воде рыбешки

Играют, а поймаешь —

В руке растают.

Слезы Такэно моментально высохли.

– Значит, рыбки были в моей руке? – так же шепотом спросил он.

– Конечно, сынок. Их можно видеть, можно играться с ними, но их нельзя удержать. Тебе покажется, что они у тебя в руке, а разожмешь ее – пусто.

Мальчик посмотрел на свою ладонь.

– Нельзя удержать… – задумчиво проговорил он.

– Ой, ой, гляди! – сказала Йока. – В бутоне ириса сидит огромный шмель. Сидит, не шевелится. Наверное, спрятался от дождя и уснул.

– Где?

– Да вот, на клумбе, прямо около навеса! А рядом на камне уселся воробей. Какой мокрый – ему тоже хотелось бы спрятаться в цветке! Но там уже занято, пусть найдет себе другое укрытие. Давай скажем воробью:

Воробей, не тронь

Душистый бутон цветка.

Шмель уснул внутри.

– «Воробей, не тронь цветка. Там спит шмель», – повторил мальчик, а потом воскликнул: – Ага, улетел! Он меня понял! Полетел другой цветок искать.

– Конечно, миленький мой. Конечно, он тебя понял. Надо объяснить, как следует, и тебя поймут.

– Мам, а давай построим домик из песка, – вдруг предложил Такэно.

– Обязательно построим. Придем сюда, когда закончится дождь, – и построим.

– Нет, давай сегодня построим.

– В дождь строят дома только плохие строители. Построенный в дождь дом будет сырым и непрочным. А мы с тобой хотим построить хороший дом, правда? Мы придем сюда, когда закончится дождь, и построим очень большой, очень красивый и очень крепкий дом. А сейчас у нас с тобой есть важное дело…

– Какое?

– Дедушка Сэн и дедушка Сотоба уже поработали в саду и вернулись домой. Они устали и озябли; к тому же, ужасно проголодались. Мы должны позаботиться о них: старым людям очень нужны помощь и забота.

– Дедушка Сэн такой смешной, – хихикнул Такэно. – Он показывал мне, как журавль ходит по болоту и ловит лягушек. Вот так, мама, смотри!..

Йока расхохоталась, вместе с ней принялся хохотать Такэно, и они долго не могли остановиться.

– Ну, пошли! – Такэно потянул Йоку за руку, когда они перестали смеяться. – Дедушка Сэн и дедушка Сотоба нас ждут. Пошли, пошли скорее!

Йока вдруг вырвала свою руку из руки сына, подхватила полы халата и побежала босиком по лужам.

– Не догонишь, не догонишь! – закричала она.

– Ах, так! – взвизгнул Такэно. – Это нечестно, ты не сказала, что побежишь! Стой, стой, говорю тебе! Догоню, все равно догоню!

Грязные, насквозь мокрые, но ужасно счастливые пришли они домой.

Гейши

Горные розы

В замке князя давался спектакль для особо приближенных господ. Их было приглашено ровно столько, сколько было мест в небольшом зале придворного театра.

Актеры разыгрывали пьесу из жизни Ниниги – внука Богини Солнца, которого она послала на землю для управления людьми, и который стал основателем династии князей Радужной долины.

Играть роль Ниниги было почетным и ответственным делом, поэтому в ней выступил сам руководитель театра – старейший актер, которого отдали учиться этому ремеслу еще в пятилетнем возрасте, и который уже более пятидесяти лет не покидал сцену. На молодого человека, коим являлся Ниниги по сюжету пьесы, пожилой и грузный актер не был похож совершенно, но это никого не смущало: зрители воспринимали исключительно создаваемый им образ. Для облегчения восприятия актер надевал маску молодого человека; помимо того, сопровождающий действие хор постоянно напоминал зрителям, что перед ними именно молодой человек.

Маски одели и другие актеры, ведь их персонажи должны были быть узнаваемыми; маски также содержали точное указание на характеры героев: один был злым, другой – коварным, третий – наивным, и так далее. Было бы нечестным скрывать от публики все эти черты, и было бы унизительным для нее оставлять место для догадок, ибо это означало подвергать испытанию умственные способности зрителей.

Точно так же, из глубокого уважения к публике, хор дотошно разъяснял все происходившее на сцене и давал необходимые примечания, например, «он пришел издалека, был в дороге не менее трех дней», или «с тех пор, как они расстались, минул целый месяц». Самой собой разумеется, что хор выражал и отношение к героям пьесы: «вы только подумайте, какой негодяй!», или «какое благородство, сразу видна высокая душа!».

Движения актеров были размеренными и отточенными: подобно тому, как иероглифы отражают слова или слоги, каждое из этих движений являлось символом определенного чувства или оттенка переживания. Если актер, к примеру, застывал на сцене, приподняв отставленную в сторону правую ногу и приложив полусогнутую левую руку ко лбу, это означала глубокое душевное переживание.

Понятно, что при быстром ходе действия публика могла не успеть уловить все эти тонкости, поэтому спектакль разворачивался неспешно, с большим числом пауз, которые заполнялись музыкой. Звучали бамбуковая флейта и лютня с тремя струнами – эти инструменты, как никакие другие, могли передать восторг, счастье, гнев, ненависть, печаль, скорбь, отчаяние, и конечно, любовь.

Музыка дополнялась танцами. Здесь уже вступали барабан и губная гармошка, задававшие особый ритм исполнения. На зрителей это производило сильнейшее впечатление, ввергая их, временами, в состояние потусторонней отрешенности, а иногда вызывая у них бурный чувственный взрыв.

Все внимание публики сосредоточилось на актерской игре, поэтому декораций на сцене почти не было: два-три раскрашенных полотна и конструкция из деревянных планок служили изображением неба, земли, моря, дворца Богини Солнца и лачуги нищего, с которым, по ходу пьесы, беседовал Ниниги.

* * *

Спектакль начался утром, а закончиться должен был вечером. В перерывах театрального действия зрителей вкусно кормили, а специально обученные молодые женщины угощали их чаем и развлекали их утонченной беседой – последнее было нововведением, выдумкой князя, и, несмотря на преклонение