Реабилитация - Владимир А. Киеня
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молодой офицер. Фото из открытых источников
И за каждой такой судьбой стояли живые люди и их братья, сестры, дети, внуки и правнуки. И фотокарточка из альбома Особого отдела ВЧК оказалась в наше время единственной памятью для каждого из них…
Жертвы беззакония. Фото из открытых источников
Работая в подразделении Леонида Плотникова, я собирал по крупицам информацию о каждом конкретном человеке, чтобы сообщить подробные сведения о его трагической судьбе близким, возвратить им на память сохранившиеся личные документы, фотокарточки, решить имущественные и другие вопросы, вытекающие из факта реабилитации. Потом многие из тех, кто к нам обращался, через полвека страха и безвестности узнавали правду об обстоятельствах трагической гибели родителей. Некоторые впервые в жизни видели на фотокарточке лицо родного человека. Дети репрессированных иногда узнавали свою истинную фамилию, имя, национальность, встречались через десятки лет с братьями и сестрами, разлученными после ареста родителей.
До сих пор я убежден, что самые массовые репрессии в стране проводились в стране в период 1937-38 годов. До «перестройки» и «гласности» тщательно охраняемая полная правда о 37-м годе стала для нас перевернувшим душу чудовищным открытием. Каждый из нас, чекистов, в это трудно поверить сразу, как бы пребывал в одиночной камере с огромными толстыми стенами. Каждый знал по работе только то, к чему имел непосредственный доступ и не имел права знать, чем конкретно занимаются его коллеги в подразделении, тем более в другом отделе. Таковы железные законы конспирации любой спецслужбы мира, и их нарушение может стоить немалых страданий, крови, а, может, и жизни преданных Отечеству людей и нанести ему огромный ущерб.
Правда о 37-м годе разрушила дотла наши молодые иллюзии самым неожиданным и болезненным способом! И теперь только наша активная и конкретная помощь сотням и тысячам незаконно репрессированным и их родственникам могла несколько смягчить горечь от причастности к зловещему в прошлом учреждению, в которое когда-то мое поколение сотрудников госбезопасности входило как в храм – чистый и светлый…
Работая с делами репрессированных, постоянно задавался вопросом: как же формировалась эта установка на расстрелы не по закону, а лишь «руководствуясь революционной совестью»?
В 1930-х гг. в стране возникла парадоксальной ситуация: суды на местах перестали в своих решениях опираться на законы, а руководствовались только так называемым «пролетарским чутьем». В этом словосочетании заключался социальный корень всех жалоб на судебные решения, поскольку «пролетарское чутье» позволяло некоторым «ответственным» товарищам не соблюдать законы.
С этих позиций прокурор СССР А.Я. Вышинский уже в 1934 году вслед за Сталиным назвал советский суд «орудием борьбы за искоренение всех мелкобуржуазных, индивидуалистических пережитков», что было возможно только через продолжение диктатуры пролетариата.
Получается, что воспитательные начала советского суда определили мотивы политики репрессии. Например, «выносить на публичный суд не столько ради строгого наказания, но ради публичной огласки и разрушения всеобщего убеждения в ненаказуемости виновных».
Семья священника. Фото из открытых источников
Все общество должно было наконец осознать, что виновный перед советской властью, где бы он ни находился, будет наказан и расстрелян.
Это слово «расстрел» Вышинский не забывал вставлять во все свои публичные выступления. Понятие расстрела, применяемого к каждому из обвиняемых по уголовному кодексу РСФСР, формировало в общественном мнении ту необходимую для сталинской власти ситуацию, при которой в народе не возникало ни малейших сомнений в необходимости репрессий. Только так можно было развить в обществе привычку беспрекословно подчиняться строжайшей дисциплине. [15]
В 1938 году пошли дальше: тот же Вышинский на Всесоюзном совещании по вопросам науки права и государства потребовал судить за отсутствие доносов!!! Отсутствие доносов на тех членов общества, которые теоретически могли бы выражать и высказывать протестные или оппозиционные настроения в отношении власти.
Вышинский понимал, что при подобном подходе из-за допущенных судебных ошибок во время репрессий может погибнуть большое число невиновных людей. Он признавал такой факт, однако заявлял, что в переходный период у правительства нет морального права жалеть кого-то, а есть необходимость усилить работу репрессивных органов.
Мне кажется, что именно благодаря прокурору Вышинскому массовые политические репрессии получили теоретическое обоснование.
Долги наши тяжкие
Письмо Сталину
Небольшая моя статья о письме Жени Залецкой Сталину, датированном ноябрем 1943 года, вышла в газете «Уральский рабочий», ей предшествовала встреча в приемной УКГБ по Свердловской области.
Письмо Жени Залецкой «дяде Сталину». Фото из архива автора
«Великому дяде Сталину. Добрый дядя Сталин! Прикажи отпустить мою маму домой, я очень по ней скучаю. Она ни в чем не виновата. Она такая добрая, так меня любит, велите отпустить ее. Дядя Сталин, у Вас есть дочка Света, такая же, как я, которую Вы очень любите. Во имя ее Вас прошу: прикажите отпустить мою маму. Я осталась одна с бабушкой. Живем бедно. Жду Вашей милости. Мы, дети Урала, так Вас любим. До свидания, дядя Сталин. Писала ученица 3б класса Женя Залецкая. 29 ноября 1943 года».
Родителей Жени – десятника шпалопропиточного завода Ивана Прокопьевича Нестерчука и акушерку железнодорожной амбулатории станции Богданович Валентину Абрамовну Залецкую – арестовали в ноябре 1937 года по печально известной 58-й статье. Отца она больше не видела, а с мамой встретилась через долгие двадцать шесть лет.
Девочка Женя Залецкая стала взрослой, пришла она в УКГБ по Свердловской области как Евгения Ивановна Юрцева, приехала из города Асбеста. Привожу по памяти разговор с ней в приемной КГБ.
– К нам пришли четверо, сделали обыск. Что искали – не знаю, но в доме все было перевернуто вверх дном. Родителей увели, а вскоре вернулись за мной.
– Зачем?
– Не знаю. Бабушка со мной на руках буквально бегала вокруг стола (у нас в гостиной был большой стол) и говорила: ребенка я вам не отдам. Только через мой труп. Ничего не добившись, они ушли.
