Разбойники - Фридрих Шиллер

Рацман. Да, да, признаюсь. Золотыми буквами запишу я у себя на мозгу твою лекцию. Видно, сатана знает людей, что сделал тебя своим маклером.

Шпигельберг. Прево, дружище, и я думаю, что если я представлю ему десяток, он оставит меня в покое. Ведь дарит же издатель своему коммиссионеру десятый экземпляр, так с какой же стати после этого черту скупиться, как жиду? Рацман, я чую порох.

Рацман. Чорт возьми! – и я также. Берегись, здесь неподалеку что-нибудь да не так! Да, да, уж говорю тебе, Мориц, что ты с своими рекрутами будешь прямой находкой для атамана. Он также заманил себе бравых молодцов.

Шпигельберг. Но мои, мои…

Рацман. Что правда, то правда! и у твоих, может быть, славные пальчики; но, говорю тебе, слава нашего атамана уж многих честных малых привела в; искушение.

Шпигельберг. Ты уж чего не наскажешь.

Рацман. Кроме шуток! И они не стыдятся служить под его начальством. Он грабит не для добычи, как мы. О деньгах он и не заботится с тех пор, как может иметь их сколько душе угодно; и даже свою треть добычи, которая следует ему по праву, отсылает в сиротские дома или употребляет на образование подающих надежды юношей. Но если придется ему пустить кровь помещику, который дерет шкуру с крестьян своих, или проучить бездельника в золотых галунах, который толкует вкривь законы и серебрит глаза правосудию, или другого какого-нибудь господчика той же масти – тут, братец, он в своей стихии, и чертовски хозяйничает, как-будто каждая жилка в нем становится фурией.

Шпигельберг. Гм! гм!

Рацман. Недавно, в корчме, узнали мы, что будет проезжать богатый граф из Регенсбурга, выигравший процесс в миллион плутнями своего адвоката. Он сидел за столом и играл. «Сколько нас?» спросил он меня, поспешно вставая. Я видел, как он закусил нижнюю губу, что у него бывает, когда он в сильном гневе. «Пятеро», отвечал я. «Довольно!» сказал он, бросил хозяйке деньги на стол, оставив поданное вино невыпитым – и мы отправились. Во всю дорогу он не вымолвил ни слова, ехал стороной и один, и только по временам спрашивал – не видать ли проезжих, да приказывал нам иногда прикладывать ухо к земле. Наконец видим: едет наш граф в тяжело-нагруженной карете, вместе с своим адвокатом, со всадником впереди и двумя лакеями по бокам. Вот тут бы посмотрел на него, как он, с пистолетом в каждой руке, подскакал один к карете и громко закричал: «стой!» Кучер, не хотевший видно стоять, полетел кувырком с козел; граф выстрелил из кареты на воздух; всадники – давай Бог ноги. «Твои деньги, каналья!» закричал он громовым голосом – и граф лег, как бык под обухом. «А! это ты, бездельник, делаешь справедливость продажной девкой?» У адвоката зубы щелкали со страха. Кинжал вонзился ему в живот, как жердь в виноградник. «Я сделал свое!» вскричал он, и гордо отворотился от нас: «грабеж – ваше дело!» И он исчез в лесу.

Шпигельберг. Гм! Гм! Послушай-ка, брат, что я тебе сейчас расказывал – останется между нами: ему всего не нужно знать. Понимаешь?

Рацман. Хорошо, хорошо, понимаю.

Шпигельберг. Ты ведь знаешь его. У него есть свои странности. Понимаешь?

Рацман. Понимаю, понимаю.

Шварц вбегает, запыхавшись.

Рацман. Что ты? что там такое? Проезжие в лесу?

Шварц. Скорей, скорей! где наши? Тысячу чертей! Вы стоите здесь да болтаете? да знаете ли вы!.. Так вы ничего не знаете? Ведь, Роллер…

Рацман. Что с ним? что с ним?

Шварц. Роллер повешен, и еще четверо других.

Рацман. Роллер. Чорт возьми! когда! – почему ты это знаешь?

Шварц. Уж три недели, как он сидит, а мы ничего не знаем: три раза его водили к допросу, а мы ничего не слышим; его пыткой допрашивали, где атаман? – лихой парень не выдал. Вчера было последнее заседание, а нынче утром он по экстра-почте отправился к дьяволу.

Рацман. Проклятие! Знает атаман?

Шварц. Только вчера узнал. Он бесится, как дикий вепрь. Ты знаешь, он более всех благоволил к Роллеру… притом же эта пытка… Канат и лесница были уже у башни – не помогли. Он сам, в капуцинской рясе, прокрался к нему и хотел поменяться с ним платьем. Роллер упрямо отказался. Теперь он дал клятву – так что у нас дрожь пробежала по телу – засветить ему погребальный факел, какого еще не было ни у одного короля. Мне страшно за город. Он уж давно у него на зубу за свое срамное ханжество; а ты знаешь, как он скажет: «я сделаю!» то это все равно, если бы кто-нибудь из нас уж сделал.

Рацмлн. Это правда: я знаю атамана. Когда уж он дает сатане слово идти в ад, то не станет молиться, хоть бы и половина «Отче наш» могла спасти его. Но бедный Роллер! бедный Роллер.

Шпигельббрг. Memento mori![40] Мне до него нет дела. (Поет).

Я мыслю, если ненарокомНаткнусь на виселицу я:Ты, брать, висишь здесь одинокоКто ж в дураках, ты или я?

Рацман (Вспрыгивая). Чу! выстрел! (Выстрелы и шум).

Шпигельберг. Другой!

Рацман. Третий! Атаман!

(За сценою слышна песня.)

Нюренбергцам нас повеситьНе придется никогда!

Швейцер и Роллер (за сценою). Эй, вы! го-го!

Рацман. Роллер! Роллер! тысячу чертей меня побери!

Швейцер и Роллер (за сценою). Рацман! Шварц! Шпигельберг! Рацман!

Рацман. Роллер! Швейцер! Гром и молния! (Бегут ему навстречу).

Разбойник Моор верхом, за ним Швейцер, Роллер, Гримм, Шуфтерле и толпа разбойников, покрытые грязью и пылью.

Разбойник-Моор (спрыгивая с лошади). Свобода! свобода! Ты спасен, Роллер. Отведи моего коня, Швейцер, да вымой его вином. (Бросается на землю). Ну, было жарко!

Рацман (Роллеру). Ради горнила Плутона, с колеса воскрес ты, что ли?

Шварц. Ты дух его? Или я стал дураком, или это ты в самом деле?

Роллер (запыхавшись). Это я. Жив. Цел. Как думаешь, откуда я теперь прихожу к вам?

Шварц. А ведьмы тебя знают! Ведь мы уж совсем тебя отпели.

Роллер. Еще бы! Я сорвался прямо с виселицы. Вот спроси у Швейцера. Дайте мне стакан водки. И ты здесь, Мориц? Я уже полагал увидеться с тобою на том свете. Дадите ли вы мне водки: меня всего разломило. О, мой атаман! Где мой атаман?

Шварц. Сейчас! сейчас! да говори же, рассказывай, как ты улизнул оттуда? как ты опять с нами? Голова у меня идет кругом… С виселицы, говоришь ты?

Роллер (выпивает бутылку водки). Ох, славно! Как зажгло! Прямо с виселицы, говорю вам. Что вы стоите да зеваете? – я был всего в трех шагах от лестницы, по которой должен был взойти в лоно Авраамово… так близко, так близко… Словом, я был уже совсем запродан в анатомический кабинет, с костьми и кожей – и ты мог бы сторговать мою жизнь за щепотку табаку. Атаману обязан я воздухом, свободой и жизнью.

Швейцер. Это была знатная штука, братцы, о которой стоит рассказывать! За день узнали мы только через наших шпионов, что Роллеру приходится туго, и если небо не обвалится в этот день, то он завтра же, то-есть – сегодня, последует по пути всей плоти. «Ребята!» сказал атаман: «нет ничего слишком большего для друга! Спасем ли мы его или нет, но засветим, по крайней мере, ему погребальный факел, какого еще не было ни у одного короля!» Собралась вся шайка. Мы шлем к нему нарочного – и тот в записочке, которую успел подбросить ему в суп, извещает его обо всем.

Роллер. Я отчаивался в успехе.

Швейцер. Мы выждали время, пока опустеют проходы. Весь город так и валил к месту казни; всадники, пешеходы и экипажи – все перемешалось. Шум, крик, пение псалмов далеко раздавались. «Теперь», сказал атаман, «зажигай». Малые пустились, как стрелы, зажгли город разом с тридцати трех концов, бросили зажженные фитили к пороховым погребам, церквам и амбарам… Morbleu! не прошло и четверти часа, как северовосточный ветер, который также, вероятно, косился на город, словно помог нам и метнул пламя на самые верхушки. Между тем, мы бегаем из улицы в улицу, как фурии, и кричим на весь город: «пожар, пожар!» Вой, крик, стукотня; гудит набат. Наконец, пороховой погреб взлетает на воздух: казалось, земля лопнула пополам и небо распалось на части, а ад ушел еще глубже на десять тысяч сажен.

Роллер. Мой конвой оглянулся назад: весь город горел, как Содом и Гоморра. Горизонт в огне; дым валит клубами; тысяча гор повторяет адский грохот. Панический страх овладевает всеми. Тут я, пользуясь минутой, мигом сбрасываю с шеи проклятую петлю. Уж до того доходило, братцы! Вижу, все окаменели, как Лотова жена. Я рванулся – да через толпу, да тягу. Отбегаю эдак шагов на шестьдесят, сбрасываю с себя платье, бросаюсь в реку и плыву под водою до тех пор, пока не скрываюсь у них из вида. Мой атаман – тут как тут с лошадьми и платьем. Товарищи, вот как я спасся. Моор! Моор! дай Бог тебе поскорее попасться в такой же омут, чтоб мне можно было отплатить тебе тем же.