"Ведро незабудок" и другие рассказы - Богатырев Александр Владимирович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да он ведь некрещеный, наверное, — раздался чей-то голос из задних рядов. — Надо спросить, крещеный он или нет, пока он тут.
Уполномоченный от такого поворота словно окаменел. Пока священники обсуждали проблему того, что с ним делать после его неминуемой кончины, он сидел, тяжело дыша, и вдруг срывающимся голосом закричал: «Прекратите этот поповский базар!» Он хотел добавить что-нибудь оскорбительное, но внезапный кашель не позволил ему. Он просто зашелся в кашле. Собрание умолкло. В наступившей тишине хриплый кашель стал походить на собачий лай. Уполномоченный вскочил и, семеня заплетающимися ногами, не переставая кашлять, бросился вон из зала.
— Эк его бесяра скрутил, — сказал кто-то в заднем ряду.
Владыка поднялся с места. Все затихли.
— Давайте, пока уполномоченный не вернулся, решать, что делать с отцом Львом. Либо запрет, либо за штат... Уполномоченный настаивает на лишении сана.
Снова поднялся шум. Владыка поднял руку, стараясь успокоить отцов.
— Вы, отец Лев, в который раз ставите меня в подобное положение. Сколько лет уже в сане. Пора бы научиться сдержанности.
— Какая сдержанность с врагами Церкви, — проворчал отец Лев.
— Ну вот. Вижу, что ничего не поняли. Это из партии можно было уйти хлопнув дверью. А ведь вы иерей Бога Живаго. От Бога не уйдешь.
— А я и не собираюсь. И вас прошу не лишать меня сана. Я, ваше преосвященство, тогда погибну.
Он помолчал немного и, упрямо тряхнув головой, произнес:
— Да не слушайте вы клеветников. Они вынудили меня...
— Опять они. Да скажи хоть что-нибудь о своей вине.
— Виноват в том, что доставил вам неприятности, а в том, что не уступил врагам Господа нашего, вины не нахожу, — отец Лев оглядел притихших отцов. — Простите, ваше высокопреосвященство. И вы, отцы, простите. Я, наверно, что-то не понимаю. Не достиг меры мудрости вашей. Не разумею политеса и всякой политики. Простите.
Владыка едва заметно улыбнулся и сел.
— Так что же нам, отцы, делать?
С минуту стояла тишина. Духовник епархии отец Димитрий громко скрипел стулом. Он тяжело поднялся и вздохнул.
— Благословите, владыка! Вы все знаете о моем преступном прошлом. Десять лет лагерей и семь лет ссылки. Старый лагерник. А кто меня туда упек? Да такой же товарищ, как и тот, что повелел собрать нас здесь. Вон он в сенях кашляет. Сажать они нас могут. А вот решать, кому быть в сане, а кому нет — позволять им нельзя. Да и кого он приказывает лишить священства! Отца Льва! Простите отцы за правду, но он, может быть, более всех нас достоин сана. Вспомните, как он пришел в Церковь. На какие жертвы пошел. А как он исполняет свои обязанности! Сколько храмов отремонтировал! Церковь новую построил! Сколько безбожников к Богу привел! А как он к нам на престольные праздники приезжает. Никого не забудет: ни матушек, ни детушек. Всех по именам помнит, всех одарит. Для всякого слово доброе найдет. А что несдержан... Так я ему даже завидую. Не всякий из нас имеет дерзновение с врагами Церкви воевать. Мы ведь боимся. Начальства, место потерять, регистрации лишиться. А он не боится. Молодец! Достойный пастырь. Его не сана лишать, а за великие его труды предлагаю наградить митрой.
Архиерей даже крякнул от неожиданности.
— Как наградить?! Мы должны решить вопрос о наказании отца Льва...
— Митра, владыка, его смирит. Попомните мое слово. Вы же его после моей смерти еще и духовником епархии назначите.
Пока владыка нервно перебирал какие-то бумаги, несколько раз открывал и закрывал кожаную папку, священники дали волю эмоциям. Кто-то смеялся, кто-то недовольно гудел. Несколько человек наперебой рассказывали о том, как отец Лев помог им. Отец Димитрий повернулся к виновнику собрания и громко стал давать совет, что делать, когда гнев начнет обуревать его:
— Ты, отче, что б тебе ни говорили, молчи и читай Иисусову молитву, а потом и скажи про себя: «Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене». Так говори всегда, когда начнешь гневаться. Постепенно в уме и сердце созреет понимание, что гнев тебе не по чину. Не имеешь на него права. Я так от гневливости излечился. Даст Бог — и тебе поможет.
Видя, что отцы все больше воодушевляются и все громче галдят, епископ закрыл собрание. Уполномоченный так и не вернулся.
Через три недели отец Лев служил пасхальную службу в приделе Святого Георгия Победоносца. Он не стал дожидаться позволения, сам закончил проводку и отштукатурил стены. Народу было — полный храм. Бывшие сослуживцы приехали на двух автобусах. На Антипасху отец Лев был награжден митрой. Через три года был назначен духовником епархии. Он действительно стал удивительно кротким. Говорил немного, взвешенно и мудро. Прежде чем дать ответ, минуту-другую молчал. Скончался он прямо на амвоне от разрыва сердца, давая после службы прихожанам крест.
В суд тогда на отца Льва любящий муж не подал. Его подруга неожиданно для него воспользовалась горбачевской свободой и уехала из России. Уполномоченный после того епархиального собрания потерял прыть. Долго болел. В дела правящего архиерея перестал вмешиваться. На приходах вообще не появлялся. А через год умер. Он оказался крещеным, и вдова отпела его. Правда, заочно и вдали от областного центра.
О попе и «мерседесе»
У отца Виктора Нечаева были печальные глаза. Все, кто смотрели в них, чувствовали либо жалость и симпатию к нему, либо неловкость — словно были виновниками чего-то такого, что сильно его огорчило. Да и во всей его сутулой фигуре было что-то печальное. Может быть, поэтому он проходил в дьяконах пятнадцать лет.
— Ну какой ты священник, когда ты все время унываешь! — говорил ему секретарь епархии, объясняя очередной отказ рукоположить его во пресвитера.
— Я не унываю. Я печалюсь, — тихо отвечал дьякон.
— Печалишься. А ты не печалься. Смотри орлом. Владыка не любит мямлей. Печалюсь... Тоже мне, «рыцарь печального образа». Ты можешь себе представить Дон Кихота с кадилом?!
Конечно, причина отказа в священстве была не только в печальном зраке дьякона Виктора. А печалиться ему было отчего. Сколько он себя помнил, поводов для радости в его жизни было немного. Он был внуком репрессированного профессора. Дед его озеленял южные степи лесополосами и угодил на просторы ГУЛАГа по доносу одного из своих коллег. Его обвинили в отравлении колхозного стада. Навет был нелепым, но это не помешало грозным дядям осудить его на 10 лет за «вредительство». Слава Богу, он выжил, вернулся домой и даже был восстановлен на родной кафедре. Но его любимый ученик, женившийся на его дочери, бросил ее вместе с полугодовалым сыном, как только узнал об аресте тестя. Так что Виктору не удалось испытать отцовской любви. Мать его — Вера Сергеевна — так и не вышла во второй раз замуж. В их профессорской квартире (прадед и прапрадед тоже были профессорами) семье Нечаевых оставили две комнаты, а в отобранные три вселили три семьи. Новые сожители в количестве шестнадцати человек пламенно возненавидели бывших хозяев. Чего только не натерпелись мать и бабушка Виктора, став «жиличками» коммунальной квартиры. Бабушка скончалась еще до войны. Она с великим трудом переносила унижения и издевательства властей и соседей. Виктора соседские дети нещадно били. Как только он оказывался в коридоре, все двери мгновенно распахивались и трое мальчишек с двумя девчонками выскакивали, как бесенята из коробки, и начинали лупцевать его, приговаривая: «Советская власть вас не добила, так мы добьем. Ишь, буржуи! Две комнаты на двоих»... Конечно, это не дети придумали...
Вере Сергеевне редко удавалось прийти на помощь сыну. Она работала на полторы ставки в районной поликлинике. Витя после школы шел прямо домой, если не нужно было заходить в библиотеку сдавать прочитанные книги. Он читал в своей комнате, но время от времени нужно было все же выходить в коридор. Чуть ли не каждый вечер Вера Сергеевна,
открывая входную дверь, видела одну и ту же картину: сын, прижатый к стене, закрывает лицо руками, а трое или пятеро отроков с отроковицами, расталкивая друг друга, пинают и бьют его кулаками. Она бросалась на выручку. Зверята со смехом и визгами разбегались по своим логовам, выкрикивая угрозы и обещая продолжить прерванную экзекуцию. Это, однако, не мешало матерям этих детей обращаться к Витиной матери, когда их жестокие сорванцы подхватывали какую-нибудь болезнь. Вера Сергеевна безо всяких упреков принималась лечить заболевших, хотя очень часто ей хотелось своими руками задушить этих злобных созданий.