Лисьи броды - Старобинец Анна

– Сзади! – одними губами произнес Флинт и схватил ружье.

Кронин кинулся на пол и перекатился к стене, одновременно спуская курок, стреляя не глядя в того, кто стоял за ним.

Я стреляю в того, кто стоит за мной, но слышен только сухой щелчок: патронов у меня больше нет. Зато патроны остались у того, кто ступил на порог. И у Флинта, который держит ружье.

На пороге – недобитый капитан СМЕРШ. Вокруг дырочки на груди по мундиру расползлось темно-алое. Рот открыт; металлические коронки на месте нижних зубов неуловимо роднят его с Флинтом. Мутный взгляд направлен куда-то внутрь, словно он недоуменно разглядывает содержимое собственной головы. Он стреляет из «вальтера» Флинту в живот. А потом направляет дуло мне в лоб. Выстрел слышится до того, как он спускает курок: это Флинт палит из ружья. Капитан роняет «вальтер». У него больше нет лица. Он стоит несколько секунд, чуть покачиваясь, будто мучительно принимает решение, а потом, обмякнув, рушится на пол. По дверному косяку сползают ошметки его мозгов.

…Я осматриваю рану. Я роюсь в походной аптечке смершевцев. Нахожу флакончик пенициллина, флягу спирта, шприц, бинт. Это все уже бесполезно, вор не жилец, но я говорю ему:

– Потерпи.

Рву зубами бинт. Пытаюсь остановить обильно выхлестывающую из раны теплую кровь.

Он глядит на меня из единственной щелки глаза – будто с насмешкой.

– Не мельтеши, Циркач. Отвлекаешь.

Открывает глаз шире, таращась на что-то у меня за плечом.

– Прав был Венька, братан мой. С тобой нельзя ходить рядом… С тобой рядом смерть ходит.

А потом он вдруг говорит:

– Лисьи Броды.

– Что?

– Проклятое место… Лисьи Броды… Километров… тридцать отсюда. Там видел бабу твою. Котлы рыжие… на шее… как твои. Шла… с япошками… Конвой… У япошек там рядом… лагерь. Надо было сразу в Австралию, там нет вертухаев… А тут плохо. Добей, а? Страшно…

Он дышит часто и мелко. Его глаз подергивается мутью, как у больной птицы. Я поднимаю с пола «вальтер» убитого им капитана.

– В Лисьих Бродах – сычи… Там лес… Охотник в лес ходит… В лес не надо, не-ет. Не люди. С хвостами… Бесы и ведьмы… Их жгут… их режут… а они лают. Страшно. Страшно. Добей.

Я направляю на него дуло. Я медлю. Смерть любит приходить в свое время. Смерть нельзя торопить. Тогда напоследок – в бреду, в предсонье – она, возможно, выболтает вам тайну.

Флинт распахивает единственный глаз – удивленный и неожиданно ясный. Из угла рта вытекает тонкая алая струйка. На лице – недоумение, смешанное с детским восторгом:

– Бобер с клювом! На хрена?..

Я стреляю.

В закопченном котелке над очагом закипает вода, давится мутными пузырями. Я высыпаю в воду весь чай из мешочка и даю еще покипеть.

Я беру под мышки мертвого вора, сажаю на кан, протираю его лицо и собственные руки смоченным в спирте бинтом. Остаток спирта выплескиваю в котелок – в черное и густое, как деготь, варево.

Я зачерпываю чифирь в две пиалы, одну ставлю на кан рядом с Флинтом, другую выпиваю до дна – за людское и воровское. Я наливаю себе еще.

Я перетаскиваю в фанзу из джипа труп старшины. Я пью в компании пятерых мертвецов. Я раздаю каждому по монете в пять фэней – чтобы им было чем заплатить за паром перевозчику мертвых. Я не помню, кто научил меня этому правилу, просто его выполняю. Двум лейтенантам, вору и старшине я вкладываю монеты за щеку; капитану – в кулак, ведь рта у него больше нет. Нижняя челюсть мертвого вора вдруг отвисает, окровавленная монета выкатывается на кан.

– Прими, – я кладу монету обратно в его раззявленный рот. – На понт меня не бери.

…Я обыскиваю мертвого капитана, у которого теперь нет лица. Забираю у него деньги – мятую пачку заляпанных кровью гоби и совсем новенькие, хрустящие юани Красной Армии. Забираю вачинскую финку в кожаных ножнах. Отстегиваю кобуру от «вальтера». Из нагрудного кармана достаю потрепанную красную корочку: «Капитан Шутов Степан Владимирович состоит на службе в Отделе Контрразведки СМЕРШ 381 дивизии ДКА Дальневосточного фронта в должности: оперуполномоченный». Поблекшее черно-белое фото, чисто выбритое, невыразительное лицо.

В офицерском планшете Шутова – военная карта, книжка «Алиса в Зазеркалье» 24-го года издания и сложенная вчетверо бумага с печатями вместо закладки.

«…Вероятно, это и есть тот лес, – подумала Алиса, – в котором вещи не имеют названий. Что-то будет с моим именем, когда я вступлю в этот лес? Я вовсе не хочу потерять мое имя… »

Я закрываю книжку и разворачиваю бумагу: «Предъявитель сего капитан ОКР СМЕРШ Шутов С. В. командируется для расследования ЧП в населенный пункт Лисьи Броды».

Лисьи Броды… дыра… там видел бабу твою…

Лисьи Броды. Похоже, у нас с тобой общий пункт назначения, капитан.

Я снимаю полоски густой щетины с подбородка и щек позаимствованной у мертвых опасной бритвой. Я обрызгиваю бритую шею трофейной кельнской водой. Я приглаживаю волосы пятерней. Я смотрю на себя в квадратное зеркальце – треснувший кусок стекла с амальгамой. Мое лицо перечеркнуто трещиной. Это больше не я.

Я поливаю фанзу бензином – внутри и снаружи. Поливаю бензином джип «виллис». Я сажусь в седло мотоцикла, чиркаю спичкой и давлю ногой на стартер. Я вхожу в поворот под наклоном, как на арене, с трескучим ревом. За моей спиной горит ведьмин дом, горит «виллис», взрывается бензобак.

За моей спиной остаются пять мертвецов: троих я предал огню, а двоих – земле.

При мне – вещмешок убитого капитана, на мне – его выстиранная форма. Я аккуратно заштопал дырку от пули. Я смыл в озере кровь – свою и чужую. Это больше не я.

У обочины – обгорелый остов японского бэтээра, под ним уютно дремлют собаки. Вылезают, разбуженные треском моего мотоцикла, и, побрехивая, рысят по проселочной дороге за мной. Выезжаю к мосту. Покосившийся, простреленный щит на трех языках возвещает начало города и моей новой жизни. Две разлапистые, хищные многоножки японских иероглифов; под ними, шрифтом поменьше, китайские; а поверх всех иероглифов, наискось, свежей краской, надпись русскими буквами: «Лисьи Броды»…

у тебя непросто забрать контроль, Максим Кронин

Не помню, кто мне это сказал, и не важно. Главное – он был прав.

…За мостом – убогие деревянные фанзы и убогие люди. Все шарахаются при виде моего мотоцикла и отводят глаза. Выезжаю к кладбищу с православной церквушкой. Мимо кладбища идет молодая черноволосая женщина с закинутой на спину сеткой, в сетке бьется, беззвучно скалясь, клубок летучих мышей. Черноволосая замедляется, ее мыши беспомощно молотят костлявыми крыльями. Она смотрит на меня – не как другие, исподтишка, – но открыто и с детским почти любопытством. У нее глаза с азиатчинкой – полукровка. Длинные волосы – совсем мокрые. Платье липнет к груди, через влажную ткань просвечивают соски…

У меня непросто забрать контроль. Потерять контроль может только пленник своего тела. Настоящий хозяин не ведает страха смерти; он живет, как будто он уже умер. Он живет, умирая и возрождаясь, меняя лица и имена. Он живет без настоящего и без будущего. Он оборотень. Он тень.

…Я въезжаю на центральную площадь. По периметру – обветшалые трехэтажные особнячки эпохи модерна, над одним из них – красный флаг. У дубовых дверей, сидя прямо на земле, дремлет красноармеец в надвинутой на нос пилотке, автомат сполз с плеча, широко раскинуты ноги в безразмерных, заправленных в сапоги галифе. Он похож на нескладного щенка овчарки с большими лапами…

Если хочешь владеть ситуацией, если хочешь быть оборотнем – смотри на себя со стороны. Я глушу мотор мотоцикла. Он глушит мотор мотоцикла.