Что там, за дверью? - Песах Амнуэль

Беседа с доктором действительно оказалась приятной. Каждый из нас старательно избегал говорить на рискованные темы — ни слова о предстоявшем сеансе не было сказано, хотя, как я слышал, доктор отдал Грете распоряжение подготовить одну из крайних палат женского крыла: поставить там круглый стол, пять стульев и зашторить окно, чтобы вечерний закатный свет не мешал, как выразился Берринсон, «работать с пациентом».

Кухня в лечебнице оказалась отменной, кофе, поданный после ленча, был превосходен, мы расположились в удобных креслах, Берринсон рассказывал истории из своей практики, а Каррингтон — из своей, я же вспоминал последнюю поездку в Соединенные Штаты: не лекции, которые я там прочитал с большим успехом (никаких упоминаний о спиритизме, согласно нашей молчаливой договоренности!), а встречи с людьми, которых я знал заочно и даже не предполагал, что когда-нибудь буду иметь честь с ними разговаривать. Виделись мы, например, с популярнейшим в Штатах актером кино Чарлзом Спенсером Чаплином — он приезжал в Нью-Йорк по делам, и мы случайно столкнулись с ним в коридоре отеля «Мажестик». Я ожидал увидеть маленького человечка с усиками, и если не в знаменитом черном потрепанном костюме и котелке, то по крайней мере с тросточкой. Чаплин же оказался довольно грузным, хотя и подвижным мужчиной — типичным американцем, засыпавшим меня множеством вопросов о своей популярности на берегах Темзы.

В пять часов доктор оставил нас с Каррингтоном на некоторое время и отправился сначала к Нордхиллу, а потом к Эмилии, чтобы провести с ними беседу, подготовить к предстоявшему мероприятию. Я заметил, что Каррингтон изрядно волновался и, по-моему, не столько обдумывал вопросы, которые следовало бы задать, сколько приводил в порядок разбежавшиеся за день мысли.

В половине шестого за нами зашла Грета (она была невозмутима, как и положено профессиональной сестре милосердия, никаких следов утреннего волнения) и провела нас по длинному коридору мимо закрытых дверей — к торцовой палате.

Здесь уже стояли круглый стол и пять стульев с высокими спинками, лежали листы бумаги, карандаши; два окна, выходившие одно в сад, другое к подъездной дороге, были плотно занавешены темными шторами, из-за чего в помещении царил полумрак, рассеиваемый мерцающим светом пяти длинных свечей в высоких бронзовых канделябрах. Доктор сделал все — в своем понимании, конечно, — чтобы создать для сеанса атмосферу тайны, в данном случае скорее мешавшую, поскольку, если я правильно помнил рассказ Каррингтона, Нордхиллу для того, чтобы быть готовым к разговору с духами, не нужны были ни затемнение, ни свечи, ни даже круглый стол.

Привели сначала Альберта, равнодушным взглядом осмотревшего помещение и без приглашения усевшегося на ближайший к двери стул, а затем Эмилию, которая выглядела хотя и не такой испуганной и дрожавшей, как несколько часов назад, но все-таки не пришедшей в себя и ожидавшей от предстоявшего представления любой неожиданности. Если бы не присутствие Нордхилла, девушка, похоже, готова была бежать в свою палату. Доктор осторожно взял Эмилию под локоть и усадил на стул напротив Нордхилла, сам же сел рядом с ним, а мы с Каррингтоном заняли оставшиеся места — я оказался между доктором и Эмилией, а бывший полицейский — между девушкой и Нордхиллом.

— Дорогая Эмилия, — сказал Берринсон, положив руку на ладонь девушки, — будь спокойна, смотри и слушай. Альберт, конечно, рассказывал тебе о своей способности, и в том, что сейчас, возможно, произойдет, для тебя не должно быть неожиданности.

— Да, доктор, — произнесла Эмилия голосом скорее обреченным, нежели испуганным. Она была готова ко всему и согласна на все, если рядом — или напротив — находился человек, к которому (это, полагаю, было очевидно не только мне, но в первую очередь доктору) была неравнодушна.

— Альберт, — сказал доктор, обращаясь к пациенту, — утренние события навели наших гостей, сэра Артура и мистера Каррингтона, на мысль обратиться к вашим необычным способностям, чтобы попытаться пролить на происшествие хоть какой-нибудь свет. Сэр Артур, — повернулся ко мне Берринсон, — вы в отличие от меня специалист в этой области, вам и карты в руки.

На мой взгляд, это была довольно неуклюжая попытка снять с себя ответственность, замаскированная комплиментом.

— Мистер Нордхилл, — сказал я, — попробуйте представить себе…

Я не закончил фразу, потому что в полумраке комнаты Раздался низкий тяжелый голос, перебивший меня словами:

— Эмма! Эмма Танцер! Эмма Джоан Сьюзен Танцер! Зову тебя!

Говорил, несомненно, Нордхилл, но, похоже, решительно не отдавал себе в том отчета. Губы его раскрывались, произнося слова, ладони неподвижно лежали на столе, и я видел, как пальцы совершали странные быстрые движения, будто пытались играть на невидимом рояле. Взгляд же был устремлен в пространство выше моей головы, и мне невыносимо захотелось обернуться и посмотреть — что же он там увидел, хотя я и понимал, что увидеть Нордхилл ничего не мог и смотрел он не в пространство, а внутрь собственной души, открывшейся в этот момент чему-то таинственному, непостижимому и столь же реальному, как реален был запах, источаемый свечами.

— Эмма! — продолжал взывать потусторонний голос. — Эмма, приди и ответь!

До меня только в этот момент дошло, что звал голос не Эмилию, сидевшую с закрытыми глазами и сцепленными кулачками, а Эмму Танцер, убитую четыре года назад, девушку, о деле которой мне вчера рассказывал Каррингтон. Бывший полицейский, похоже, был изумлен не меньше моего, глаза его блестели в свете свечей, он наклонился вперед в попытке разглядеть в лице сидевшего рядом с ним Нордхилла что-нибудь такое, что дало бы основания не для мистической, а вполне физической интерпретации происходившего.

Доктор выглядел невозмутимым, но внимательно следил за каждым движением как Нордхилла, так и Эмилии, и потому от него не могло ускользнуть то, что видел я. Девушка неожиданно успокоилась. Тело ее, до того находившееся в напряжении, расслабилось, она откинулась на спинку стула, кулачки разжались, руки ее теперь лежали на столе неподвижно, ладонями вниз, на лице появилась слабая, но удовлетворенная улыбка.

— Это ты, тетушка Мэри? — спросила девушка. — Это ты, я узнала твой голос.

— Эмма! — продолжал взывать голос с того света, видимо, умершая тетя не слышала ответа. Но почему обращалась тетушка не к племяннице, а к погибшей девушке? И самое странное: почему дух явился прежде, чем его вызвали? Такого в моей практике — а я побывал на множестве спиритических сеансов с самыми выдающимися медиумами — еще не случалось.