Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов

— Правильно, — сказал Федор.

— Правильно… — нерешительно отозвались все.

— А то иному нужно что, он пойдет просить у соседа, дадут тебе или нет, это еще неизвестно.

— Нипочем никто не даст! — сказали дружно все в один голос.

— Вот умный человек пришел, все стало на свое место.

— А тогда мы все устроим в лучшем виде: земля общая. значит, и семена общие. Ссыплем все в один амбар — и кончено дело.

— По потребности будут и пользоваться.

— Это я, значит, спину буду гнуть, а Захар Алексеевич. что сидит все время на завалинке, будет пользоваться? — сказал опять Иван Никитич.

Захар Алексеевич, сидевший на бревне опустив голову и державший бороду в кулаке по своему обыкновению, поднял голову, посмотрел на говорившего и опять принял прежнее положение.

— А вот я сейчас спрошу, — сказал оратор. — Товарищи, он беднейший?

— Беднейший, — сказали все.

— А что, мы должны помогать слабым или нет? — «просил он громким среди тишины голосом.

— А то нешто мы звери какие, — отозвались все.

— Значит, вопрос отпадает. Дальше, потребуются дли всего хранилища, скажем для молока. Выстроим общий ледник и поставим его посредине села, чтобы никому не было обидно, — сказал опять солдат.

— Около церкви, — сказал Федор, — это хорошо.

— Захотелось молочка хлебнуть — и беги с богом с Ивановской слободы, — сказал Сенька. — Попил — тем же порядком назад. Раза три сбегаешь — заснешь лучше.

Все оглянулись на него и озадаченно молчали. Никто даже не улыбнулся на шутку.

— Ну прямо мозги в голове все перевертываются. — сказал кто-то.

— Да, работу хорошую задают.

Встал председатель и, постучав карандашом, сказал:

— Вон в городах на фабриках теперь все будут вместе обедать, по звонку, никому отдельно и готовить не надо, — мы тоже можем сделать так. То у вас двести хозяек обед готовят, а их, самое большее, десять человек потребуется, а остальные другое, что нужно, делай. Правильно?

— Правильно, — сказал кто-то нехотя и прибавил: — Этот черт как подденет, так и повезет, пропади он пропадом.

— Набрались там…

— Что ж мы, собаки, что ли, ученые, по звонку будем бегать?

— У тебя, может, живот болит, а в это время в колокол в этот ударили. Ты, значит, подбирай огузья и беги опрометью? — сказал еще один голос.

— Или, скажем, к куме зашел, а тут опять колокол, — значит, бросай все и мчись?

— Не желаем. Ссаживай! — закричали все и, загалдев, перепутались. А Николай, сапожник, вскочил на бревно и стал говорить против.

Сидевшие на крыльце что-то говорили председателю, но он, не слушая, стоял на крыльце и смотрел на мужиков. Потом он сошел с крыльца и молча встал на дубовый обрубок, сделавшись при этом на голову выше Николая.

Мужики, начавшие было собираться около Николая, который говорил против председателя, остановились и посмотрели на председателя. Тот стоял неподвижно и спокойно смотрел на них.

— Что за черт, чего стал? — спросил кто-то.

— Знать, чтой-то сказать хочет.

— Так чего ж он молчит-то?

— Черт-те что, стал статуем каким-то и молчит, — говорили в толпе.

Но те, кто говорил это, протеснялись через толпу и понемножку подходили к председателю, окружая его. И чем он дольше молчал, тем больше редел круг слушателей около Николая. Наконец кто-то и вовсе крикнул на Николая:

— Будет тебе брехать-то. Завел свою мельницу. Не видишь, человек сказать хочет.

И когда Николай остался один на бревне, председатель поднял вверх руку с карандашом и сказал:

— Наговорились?

— Наговорились… — проворчал кто-то недовольно.

— Ну вот и ладно. А теперь дело делать надо. А то вас не останови, вы до завтрашнего утра говорить будете.

— Правильно, — отозвались дружно все.

— От общего владения имуществом освобождаетесь, — сказал председатель. — Никто вам не имеет права приказать. Ваша воля во всем.

— Сбавил…

— Вот это молодец, — сказал кто-то.

— А земля остается во временное пользование, — продолжал председатель, не взглянув в сторону раздавшегося голоса, — ив этом вам никто запретить не может.

— Стой! Стой! Да мы и не собирались…

— Мало чего не собирались. Вы ежели будете собираться, половина с голоду подохнет.

— Правильно! — опять дружно отозвались все.

— Значит, принято, — сказал председатель.

— Попали! — сказал кто-то негромко сзади.

Мужики было всколыхнулись, но председатель уже сошел с обрубка и входил на крыльцо.

1917

Третьим этажом

— Что вы стали-то посередке, ни взад, ни вперед. Проходи!

— Куда ж тут проходить? На человека, что ли. лезть, когда весь вагон забит.

— О, господи, батюшка, весь живот размяли, — говорили и кричали люди с вещами в руках, сбившиеся у дверей вагона.

— Ну, укомплектовались теле, что больше некуда, — сказал высокий солдат с ружьем, пробившийся внутрь вагона. И он обвел глазами верхние полки, где по нескольку человек, скрючившись, сидели люди, упираясь головой в потолок.

— Да, уж холодно не будет, — проговорил маленький солдатик, которого так сжали со всех сторон, что он не мог выпростать рук.

— Беда… — сказала женщина, повязанная большим платком под плечи, — не то что самой приткнуться негде, а и узел сунуть местечка не найдешь, лежит вот на самой дороге.

— Узел не велика беда, полежит на дороге.

— Да у меня в нем, окаянном, посуда.

— Посуда — это другое дело.

— Да что ты ногами на голову!.. Залез туда, чисто архангел какой, — сказала женщина, поправляя платок и оглядываясь на верхнюю полку, где под самым потолком сидел солдат с завязанными зубами.

— А куда ж я ноги дену… «архангел», выражайся поосторожнее.

— Господи, и откуда столько народу едет… — сказала женщина уже сама с собой, вздохнув и покачав головой.

— С фронту… Все оттуда. Мобилизуемся. Прямо сила народу идет. Теперь, ежели кому вылезать надо или, скажем, по своему делу, — не пробьешься нипочем. Вишь, проход-то как законопатили — соломинки не просунешь.

— А не просунешь — по головам пойдем, — отозвался солдат с ружьем.

— Вторым этажом иди! — крикнул старичок с трубкой куда-то в глубину вагона. — Становись ногами на спины и катай.

— Неловко будто.

— Ничего, потерпим.

Показалась фигура солдата в куртке без пояса. Он, держась руками за полки, шагал по спинам сидевших и проходе людей.

— В валенках-то хорошо, мягко. — сказал какой-то солдат в распахнутой овчинной куртке, когда проходивший стал ему на спину. — а вчерась один в сапогах с подковами прогулялся, так весь день, чума его задави. спина ныла.

— В сапогах хуже.

— И скажи на милость, отчего так разладилось все. От Брянску едем, едем четвертые сутки и все вот