Юркины бумеранги - Тамара Михеева

Окно сияло. Елизавета внимательно осмотрела свою работу и выглянула во двор.

Двор был окутан светло-зеленой дымкой — это лопнули почки на деревьях. Через весь двор тянулись бельевые веревки с простынями. Ветер надувал простыни, как паруса. На железной горке грелась акимовская кошка, красивая, но вредная (вся в хозяйку). На качелях сидел Морюшкин. Елизавета по-разбойничьи свистнула. Морюшкин вздрогнул, оглянулся и посмотрел на окна дома. Но Елизавета уже соскочила с окошка. Морюшкин — человек тихий, скромный, во дворе ни с кем не общается, из него даже «привет» не вытянешь, не то что поболтать по-человечески.

— Елизавета! Что за свист! — раздалось из соседней комнаты — это дедушка.

— Простите, простите! — подхватив ведро с водой и тряпки, пропела она.

— Твои мальчишеские замашки расстраивают дедушку, тебе не кажется? — спросила мама.

— Угу, — согласилась Елизавета, хватая из хлебницы пряник.

Мама обняла ее за плечи, покачала из стороны в сторону.

— Ох, Ветка, тебе одиннадцать лет, пора бы уже взрослеть.

— Ага! — беззаботно отозвалась Елизавета.

Одиннадцать ей исполнилось в апреле. Тот день был по-настоящему весенним. С горы мутными глинистыми потоками неслись ручьи. После чая, который устроили на балконе, по случаю тепла все отправились на Гору — строить плотины. Вот было весело! Только Олежка промочил ноги и немножко поболел…

— Дождалась бы обеда, — сказала мама, — а то все в сухомятку.

— He-а, за мной зайти должны.

Елизавета метнулась в свою комнату, вспомнив, что обещала Генке открытки с кораблями. По пути она чуть не сбила с ног старшую сестрицу.

— У-у-у, рыжая! — взвизгнула та.

— Сама такая! — огрызнулась Елизавета, хотя в Иринкином облике и намека на рыжесть не было. Не то что в ее собственном.

Открытки Елизавета нашла в коробке из-под телевизора, где хранились ее сокровища. И не успела просмотреть их, как затренькал звонок в прихожей. Елизавета бросилась к двери, но ее опередила Галка и важно провозгласила, подражая бабушке:

— К тебе твои гвардейцы!

— Знаю!

— Лиза, надень курточку! — это, конечно, бабушка.

— Ага!

— Лизок, милая, и я тебя прошу, — остановил ее около самой двери дедушка, — не позволяй ты своим друзьям называть тебя этим именем. Все-таки ты девочка!

— Ну конечно, дедушка! — Она ласково чмокнула деда где-то около носа и выскочила за дверь.

— Курточку, Лиза, курточку! — понеслось вслед.

— Потом, бабушка, потом!

И Елизавета с друзьями уже неслась вниз по ступенькам.

— Что, Петька, опять баталии? — участливо спросил Генка.

— A-а, ерунда! — отмахнулась она. — Держи корабли. А где Лёшка?

— Придет к камню. Бежим, Петь. Олежка ждать будет. А еще за Ленкой.

И они побежали.

2

Все друзья звали Елизавету Петушкову Петькой, и это сильно сердило ее дедушку.

— Разве я виновата, что у меня фамилия такая? — обижалась на деда Петька. — «Петя, Петя, Петушок, маслена головка…»

— Ну, Лизок, у меня такая же фамилия, однако и речи быть не может, чтобы мои друзья дразнились…

— Тебе повезло больше, — парировала Петька.

— У нее вообще не друзья, а охламоны, — сказать такое может, конечно, только дядюшка Иван.

— На себя посмотри, — огрызалась Петька, — и вообще, это мое дело, как меня зовут!

— Действительно, — вставлял папа, — оставьте ее в покое, пусть как хочет, так и называется.

Петька озирала всех победным взглядом.

— Но позвольте, — и дедушка снимал очки в роговой оправе, — Петя — это мужское имя. Петр — с древнегреческого переводится как «скала, утес, каменная глыба». Лизок, что общего у тебя и глыбы?

— Фамилия, — мрачно заявляла Петька.

А Ирина неизменно ехидничала:

— Это папа виноват: слишком мальчика хотел. Вот вам и пожалуйста — ни то ни сё.

После этого Петька бросала на сестру полный презрения взгляд и уходила к себе в комнату, громко хлопнув дверью.

— Зачем ты так… — укоризненно говорила мама.

— Да ну ее, пошутить нельзя. Психует по каждому поводу.

— Возраст такой, — философски отвечал папа и шел ставить примирительный чай.

Впрочем, Петька обижалась на сестру не всерьез. Это она так, для профилактики. И вообще жила со всеми домашними относительно мирно. Домашних было много. Во-первых, мама с папой и две Петькины сестры: старшая — Ирина, мечтающая поскорее выйти замуж и уехать из «этого зоопарка» («Курятника», — невозмутимо поправлял Иван. «Петушатника!» — хихикала Петька), и младшая — семилетняя Галинка.

Бабушка недаром называет их квартиру «двадцать два угла, тридцать три перегородки». Это потому, что Петушковых много, а комнат в квартире мало. Зато они большие, и потолки высокие. Вот папа с мамой и придумали делить комнаты на две. Так у дедушки, папиного папы, появился кабинетик — ему отгородили кусочек детской. Кабинетик такой маленький, что туда помещается только узкая кровать, книжный шкаф и письменный стол. Но дедушка говорит, что ему больше ничего и не надо. В кабинетике всегда было сумрачно от столетнего тополя, который рос под окном.

Дедушка был еще не очень старый, но очень седой, высокий и сутулый, носил старинные очки в роговой оправе и смеялся заразительным смехом. Он часто рассказывал Петьке разные истории из своей жизни и про маленького папу и, кажется, любил свою среднюю внучку больше других.

— Видишь ли, Лизок, в тебе особенно видна петушковская порода. Это хорошо! Право, это очень хорошо, даже замечательно!

Еще с ними жила мамина мама. Подвижная, невысокая, везде успевающая и всезнающая. Раньше она жила в большом южном городе и работала в театре ведущей актрисой, а потом преподавала в театральном училище. В конце концов бабушке «надоела суета сует», и она приехала в этот маленький городок к своей единственной дочери. Но бабушка до сих пор осталась такой — ведущей. У нее была модная стрижка, громкий голос, а в ушах — крупные сапфировые серьги. Еще она курила трубку, и за это во дворе ее прозвали Капитаншей.

С мамой они часто секретничали, как подружки, сидя на кухне. Мужчины и дети в такие часы на кухню не допускались. В последнее время к ним присоединилась Ирина. Петька независимо пожимала плечами и уходила в детскую играть с Галкой. Правда, чаще всего они устраивали такую кутерьму, что юный дядюшка, папин брат, выскакивал из своей комнаты и, скрежеща зубами, просил удалиться из дома тех, кто тихо играть не умеет.

Дядюшка Иван был громадного роста, широк в плечах и огненно-рыж. Он играл в теннис, всегда язвил, был на пять лет старше Ирины и третий год подряд пытался поступить в институт на биолога.

— В кого ты такой великан? — спрашивала Петька дядюшку, дыша ему в живот. — Дедушка же и папа не такие!

— А это, Лизонька, он в моего отца, — отвечал за Ивана дедушка. — Тот был настоящий богатырь из русских былин…

Петька слушала раскрыв рот. Ее прадед — личность легендарная. В Первую мировую войну его взяли в плен, он оказался в Африке, сбежал и девять лет добирался до дома. Пешком. Добрался. У папы в столе хранились прадедовы дневники — пожелтевшие старинные тетради с ломкими страницами, исписанными ровным красивым почерком — прадед был учителем. Иногда вечерами, когда у дедушки было соответствующее настроение, он доставал эти дневники, усаживался на старом диванчике между Петькой и Галинкой и читал прадедовы записи, дополняя своими воспоминаниями. Папа с мамой, бабушка и даже Ирина с Иваном тоже часто слушали эти чтения. Это были самые тихие минуты в жизни семьи Петушковых.

3

Но кроме этой домашней жизни с тихими вечерами и заботами, ссорами с Ириной, спорами с бабушкой, играми с Галкой была у Петьки и другая жизнь — звонкая, радостная, разноголосая, разноликая. Это была жизнь двора и его обитателей. Иван недаром называл Петьку ребенком улицы: гулять она была готова с утра до вечера и даже ночью.

Дом, где жила Петька, был двухэтажный, старый, с огромными окнами и высокими крылечками у всех трех подъездов. Балкон был общим, один на все квартиры, широкий и просторный. Его перила были раскрашены разными красками еще маленьким Иваном и его приятелями.

К этому дому с севера примыкал вплотную другой дом, такой же, только без балкона. В городе его называли Директорским, потому что в нем раньше жили директора городского завода. А теперь в нем проживали Генка, Лёха и Ленка. Дом, в котором жили Петька и Сашка, по неизвестным причинам назывался Крайним.

Напротив Крайнего дома высился Холм, у его подножия стоял Камень, из-под которого бил родник; а напротив Директорского раскинулась липовая аллея. Ее заложили еще тогда, когда Петькин дедушка учился в школе. Сейчас она сильно расширилась, заросла травой и кустарником и мало напоминала аллею. Ребята называли ее Лесом. В Лесу жили ручные филины и вредные летучие мыши. А еще — гномы-волшебники и ворчливые бумбуруки. Лес конечно же был заколдованный и таил в своей чаще множество тайн и опасностей. Но друзья не боялись: у них был волшебный Камень-великан. Каменная глыба неподвижно лежала у подножия Холма много веков и знала все, что творилось на свете. В Камне заключалась магическая сила. Если дотронешься до его отшлифованных ладонями боков, то никакое зло тебя не тронет и можно свободно идти не только в Лес, а вообще куда угодно. Сила Камня распространялась и на пустырь, и на город, и на весь мир; от него начинались все дороги.