Жизнь и любовь дьяволицы - Фэй Уэлдон

— А моя морская свинка? — жалобно простонала Руфь.

— Мы поможем вам приобрести другую, — заверил он. — Ну, не целиком, но на шестьдесят процентов можете смело рассчитывать! Если, конечно, пожар не случился по вашей неосмотрительности. Я успел на скорую руку пролистать наш с вами договор, прежде чем отправиться сюда. Он протянул ей открытую пачку сигарет.

— Курите?

Она взяла сигарету.

— Спасибо. Да, курю, особенно в последнее время, с тех пор как меня бросил муж. Нервы, сами понимаете.

— Так, может, в этом все дело? Окурок, корзина для бумаг. Не затушили сигарету как следует — и готово. Знаете, как это бывает?

— Да, может быть, — тихо сказала Руфь. — Я как-то об этом сразу не подумала, но ведь действительно, я как раз разбирала бумаги у Боббо в кабинете, расплакалась и — ох! — Она в ужасе зажала рукой рот. — Что я говорю!

— Правда всегда лучше, — заметил он, деловито записывая что-то в свой блокнот.

— Ой, Нет, не надо! — взмолилась Руфь. — Бедный Боббо, он этого не переживет!

Ровно в одиннадцать появились Энди и Никола, очень довольные тем, что им перепало неожиданное угощение, и собственной пунктуальностью. Одновременно к тому месту, где когда-то стоял их дом, подъехало такси, и Руфь, прижимая к груди черный полиэтиленовый мешок со спасенным из огня скарбом, усадила детей на заднее сиденье, а сама села на переднее рядом с водителем. Тот с беспокойством подумал, что рычаг ручного тормоза будет задевать за ее объемистое бедро. Она являла собой странное зрелище — черное от дыма и копоти лицо и пылающие огнем глаза.

— Мы едем к морю, — объявила она детям. — Навестим папочку.

Шофер в изумлении смотрел на черный остов ее когда-то любовно ухоженного дома.

— Ваш? — спросил он голосом, полным благоговейного ужаса. Дети на заднем сиденье тихо плакали, но поскольку животы у них были до отказа набиты вкусными гамбургерами, горевали они больше для порядка; так что в целом их неокрепшие души не подверглись серьезной травме, как она и предвидела.

— Прошу вас, уедем отсюда скорее! — взмолилась Руфь. — Не надо, чтобы дети смотрели на этот кошмар. Ведь это конец всей их прежней жизни!

Он с готовностью нажал на газ. Когда машина поднялась на вершину холма, Руфь посмотрела назад, на дом 19 по Совиному проезду: пустой, черный остов, который нелепо торчал посреди поселка, словно гнилой корень в белозубом, улыбающемся рте, — и ей стало хорошо.

— А как же Гарнес, как же Мерси? — скулили дети. Они не спросили про морскую свинку, а она не стала им напоминать.

— Они целы и невредимы, — сказала. — И я уверена, что соседки присмотрят за ними — они ведь так любят животных!

— А наши книжки, наши игрушки! — еще пуще скулили они.

— Сгорели. Все сгорело. Но ничего, отец купит вам новые.

— А мы будем жить у него, да?

— Где же вам еще жить, мои дорогие?

— И ты тоже?

— Нет, — сказала Руфь. — Ваш отец живет теперь с другой, и тут невозможно что-либо изменить. Но я уверена, что она примет вас с радостью, она ведь так любит его!

13

Мэри Фишер живет в Высокой Башне. Ей там хорошо. Кто еще может похвастать таким шикарным адресом: Высокая Башня (бывш. Маяк), Край Света? Когда Мэри Фишер пять лет назад приобрела башню, это была просто старая развалина. Теперь это наглядный символ ее успеха. Она любит смотреть, как лучи заходящего солнца тянутся по морской глади к старым камням и окрашивают все вокруг в теплые, нежные, розовато-золотистые тона. Зачем надевать розовые очки, когда жизнь и без того прекрасна? Человек всего может добиться, если захочет. Вот, посмотрите на Мэри Фишер.

Опасно слишком привязываться к домам, опасно видеть в домах залог своего счастья.

Зачем нужен рыцарь в сверкающих доспехах, когда рядом есть Боббо — в безупречно свежей, белоснежной рубашке, в прекрасно сшитом, отутюженном костюме из тончайшей, мягчайшей шерсти, такой обожающий ее как женщину, такой уважающий ее как личность. Все, о чем Мэри. Фишер писала в своих книгах, воплотилось в жизни. Человек всего может добиться! Она же добилась!

Опасно слишком привязываться к мужчинам, опасно видеть в любви залог своего счастья.

Но еще опаснее, когда на одной чаше весов оказываются и дом, и мужчина.

Я могла бы поделиться своими мыслями с Мэри Фишер, да она меня не просила. И вообще дьяволицы советов не дают. С какой, собственно, стати?

Ах, какой замечательный был пожар! Даже моя остывшая кровь чуть-чуть отогрелась.

14

Гарсиа очень нравилось работать в Высокой Башне. Он умел располагать к себе, обладал недюжинной силой и при этом был добродушен и приветлив — просто создан для такой работы. Только он умел держать в повиновении доберманов, охраняющих владения Мэри Фишер: псы вечно бегали за ним по пятам, и это очень помогало ему держать в повиновении и весь штат прислуги — двух горничных, кухарку и садовника. У Гарсиа была в доме своя комната, с видом на море, и зимой в ней было тепло, а летом прохладно. У него были молодость и здоровье. Свое жалованье он посылал матери в Испанию; он не знал, что она снова вышла замуж. В свободное время он спускался в деревню пропустить стаканчик. В него были влюблены сразу три деревенские девушки и два юных рыбака, а поскольку он умел ловко заговаривать зубы и сексуальной энергии ему было не занимать, никто из его обожателей не имел повода жаловаться. Если и был на свете счастливый человек, этот человек был Гарсиа.

Гарсиа преклонялся перед Мэри Фишер, воздавая должное ее тонкому вкусу, внешности и богатству. Он привык считать, что она где-то там, наверху, очень высоко над ним — как блестящая луна над скованной ночью землей: там, где сама природа повелела ей быть. За четыре года, что он провел у нее в услужении, он был близок с ней пять раз. Он считал это в порядке вещей — оказывать ей любые услуги, когда в них возникнет необходимость, всегда Предельно тактично, помня свое место. И если ночью она плакала, он немедленно к ней являлся, а наутро они были снова хозяйка и слуга, и дистанция между ними сохранялась.

Другие ее любовники приезжали и уезжали, и все они были куда богаче, шикарнее и могущественнее, чем он сам, но они не вызывали у него недобрых чувств. С какой стати? У них было больше прав в этой жизни, чем у него. Всяк сверчок знай свой шесток, и так далее. А без любовников ей никак нельзя — и без него, Гарсиа, кстати, тоже: потому что ей надо работать, книжки сочинять. Как Мэри Фишер сумеет поведать о томлении плоти, об изнывающем сердце, если сама не будет всего этого испытывать? Это все равно как муки роженицы — без практики быстро стираются из памяти.