Колымская повесть - Станислав Олефир

Вспарываю снежно белое брюхо у самого крупного ленка и оставляю его внутренности возле проруби. Это для ворона. Ворон не то, что прожорливая чайка. Ему подачки не нужны. С вороном делятся! Как с братом! Так учил меня гольд Кеша.

Перетаскиваю нарты к берегу, туда же переношу улов и раскладываю ленков по ранжиру на снегу. Затем развожу костер, устраиваюсь на шкуры и долго сижу у огня. Настроение пропало совсем. Я был уверен, главное для меня расправиться с Тышкевичем и не вызвать ни у кого подозрения, а сейчас вижу, что переоценил себя. Главное-то, оказывается, справиться после этого с самим собою. У меня это не получается. Впервые я заметил, что не могу контролировать себя, когда добрался до Новых Озер, и вместо деда Горпани встретил там милиционера. Тот просто поинтересовался, не прибыл ли я на забой оленей вместе с бичами? Мне бы просто сказать, что решил здесь порыбачить, и на этом закончить разговор, я принялся показывать ему документы, объяснять, какой дорогой добирался, и перечислять людей, которые здесь знают меня лично. Милиционер, похоже, даже удивился такой подобострастности.

Потом я почему-то не попытался поселиться в сторожке деда Горпани, хотя всего какой-то месяц тому назад помогал ее ремонтировать. Шугануть бы бичей вместе с их милиционером и весь разговор. Здесь мой угол, здесь моя кровать и больше ничего знать не желаю. Так нет же, взялся строить на берегу озера балаган. Наконец, почему-то сбрехал деду Кямиевче, что мой отец жив, и ни с того ни сего согласился лететь с ним в оленеводческую бригаду. Мне бы послать полупьяного эвена подальше, я же послушно полез в вертолет, даже не поинтересовавшись, зачем я ему здесь нужен?

Вчера Элит так и сказал: «Зачем он сюда прилетел? Если кочевать, ему специальные нарты надо, иначе совсем потеряется. Дополнительные продукты по рации заказывать надо. Заблудится, искать надо. А кто будет оленей окучивать — волки?» Говорил специально для меня, потому что по-русски. Хотя в мою сторону не смотрел, словно я для него не существую. Дед Кямиевча что-то ему по-эвенски объяснял, но, по лицу видно, сам не уверен в том, что говорил.

Нужно сегодня же возвратиться на Новые озера, а оттуда в поселок. Пока Тышкевича не ищут, попытаюсь придти в себя дома. Днем стану ладить капканы или просто валяться на медвежьей шкуре и читать книги, а ночью ко мне будет приходить Зося Сергеевна. Мне она сейчас нужна, как никто в жизни. Я за нею так соскучился, что при воспоминании ноет внутри. Но может просто мне сейчас очень плохо, и я просто хочу за нею спрятаться — не знаю.

Опять она будет удивляться, как вкусно после тайги пахну, расскажет о Наполеоне и его Жозефине, а после всего уснет, прижавшись ко мне грудями, животом и коленками. О Тышкевиче я ей ничего не скажу. Она знает. Знает и то, что мне сейчас очень плохо, и я не представляю, как мне справиться с самим собою…

Задумался и не заметил, как возле проруби опустился ворон. Какое-то время он стоял на льду и глядел в мою сторону, затем оторвал кусок примерзших ко льду рыбьих потрохов и полетел в верховья реки. Как только он скрылся из виду, я отковырнул ножом оставшиеся потроха и разделил на две части. Вдруг подумалось, что это и есть застреленный Тышкевичем и возвращенный мною в стаю ворон. Поэтому-то и ведет себя так доверчиво. Ведь не мог же он не видеть лежащее на нартах ружье, да и вообще, в тайге вороны обычно облетают людей стороной.

Наверное, он спрятал свою добычу где-то рядом, потому что не успел я возвратиться к нартам, как ворон показался над скалами и, ничуть не осторожничая, сел возле проруби. Снова перед тем как улететь, какое-то время разглядывал меня, а, наглядевшись, снова унес мое угощение в верховье реки.

В этот раз я ожидал его довольно долго, но вместо ворона совсем с другой стороны показалась баба Мамма. Следом за нею бежали две белые собаки и лохматый щенок. Подошла и по-хозяйски, хотя костер горел довольно жарко, поправила в нем чурки, только потом опустилась на нарты рядом со мною. Взрослые собаки принялись обнюхивать разложенных на снегу ленков, а щенок направился к проруби, съел приготовленные ворону рыбьи потроха и только потом подбежал к нартам.

Баба Мамма какое-то время сидела и молча смотрела на огонь, переводила взгляд на моих ленков и снова возвращалась к огню. Затем неторопливо достала из-за отворота кухлянки начатую бутылку водки и кружку. Налила немного водки в кружку и аккуратно выплеснула в огонь. После таким же образом «угостила» ленков и наконец подала кружку мне:

— Тибе нужно хорошо голову лечить, — сочувственно, словно больному у постели, сказала она. — Болеть голова будет, черви в ней совсем, как в летнем мясе заведутся.

Наклонилась, подняла застывшего ленка, ловко, словно с картошины, счистила шкуру, прямо на лежащую на нартах оленью шкуру настрогала белых завитков и подала несколько стружек мне.

— Кушай. Кусно будет. Все равно, морошка. Никуда тебе сегодня кочевать не нужно.

Я удивленно посмотрел на бабу Мамму:

— Кто вам сказал, что я собираюсь кочевать?

— Ворон. Кто еще? Сейчас возле яранги, все равно собака, кричит. Сердится, что гостю у нас плохо. Удирать хочешь. Думаю, может, очень замерз ночью или голова болит.

— Да, нет. Спасибо! Я нормально спал, только под утро немного продрог. Просто настроение пропало. Это у меня бывает.

Выпил водку, закусил строганиной, выплеснул остатки в костер. Баба Мамма внимательно проследила, как выпил и закусил, отобрала кружку. Снова налила водки огню, ленкам, себе и мне. Бросила три или четыре рыбных завитка в костер, затем отправила завиток себе в рот. Смакуя, прикрыла глаза, произнесла свое «Кусно», и призналась:

— Больше всего люблю рыбу. Толика просила поймать, Абрама просила, Сережку просила — всех просила. Никто не поймал. Говорят, нет рыбы, всю выдра съела. Нужно по рации заказывать, из магазина везти. А ты нормально поймал, все равно, что Кэлэн. Правда, он юкагир был, все равно нормально, как ты, ловил. — Чуть помолчала и продолжила. — Настроения не надо слушаться. Надо жить все равно как Мухала, — кивнула в сторону развалившегося у ног щенка. — У него никогда настроение не пропадает. Утром ловил хвост, не поймал. Думает, завтра поймаю и снова веселый. Я же говорю, не надо тибе никуда кочевать, надо рыбу ловить, водку пить, гулять здесь. Мы все так хочем.

— И Элит?

Баба Мамма покачала головой:

— Элита много милиция обижала, посадить в тюрьму хотела, потом директор совхоза обижал, в другие бригады выгонял, в Якутию выгнать желает. Теперь Элит на всех сердится. Тебе на него сердиться не надо. Это Элит тебе свою водку отдал. Неси, говорит, голову хорошо лечить надо. Гость — все равно. Нельзя, чтобы гостю в стойбище плохо было. Грех!..

Я немного захмелел, и вдруг стало до того хорошо и уютно, что, казалось, нависающая над рекой скала оделась в радужное сияние. Подобного состояния я не испытывал очень давно. Приобнял бабу Мамму, потерся щекой о ее малахай и спросил:

— У вас случайно нет капкана? Там возле промоины выдра по снегу натропила. Понимаете, я охотник, а она под носом шастает. Даже обидно.

Бабе Мамма улыбается:

— Ты удачливый рыбак. Утром хариусов на снег уронила, все к речке хвостами упали. Сказала Элиту, тебя водяные духи любят, пять больших рыб поймаешь. Говорю, что ты лопату и большие сапоги на рыбалку взял, а он сердится. Говорит, лопатой только совсем дурак ловит. Говорит, лопата совсем плохая удочка. А ты поймал! Снова сердиться будет, даже плеваться будет, все равно, нерпа, тогда дырку во льду делает… Капкан из фактории вертолетом привезут. У Горпани в ящике много капканов лежит. Сегодня по рации говорить будем, пусть везут. Скоро к Туромче кочевать будем. Там много выдры за рыбой охотится. Можно всем хорошие кухлянки пошить. В Анадырь на ярмарку поедем, самыми красивыми будем. Тересно-о!..

СОПКА

Вчера бригадир Коля сказал, что утром они отправляются пересчитывать оленей. Из конторы передали: нужно составлять отчет за квартал, все бригады уже отчитались, а наша — подводит. Близится время отела, нужно спускать стадо в Нэлыкчанскую долину, к тому же, сразу после перекочевки в стойбище прилетят магазин и кино. Тогда уже будет не до пересчетов.

Я решительно заявил, что тоже утром отправляюсь к стаду. Давно не видел оленей, к тому же при пересчете у них каждый человек будет на вес золота. Бригадир ничего не имел против, но Элит разворчался. Нечего, мол, там делать. Сами нормально справимся. Прилетел ловить рыбу, пусть себе ловит. Случись, упадет или сломает ногу, а нам отвечать. В прошлом году в шестой бригаде зоотехник подвернул ногу, пришлось вызывать вертолет, и все расходы записали на бригаду.

Мне, понятно, все эти разговоры не по нраву, но идти на поводу Элита не собираюсь. Если живешь в стойбище, старайся участвовать во всех бригадных делах, иначе терпеть будут с большим трудом. Нет, — накормят и напоят обязательно, приготовят на ночь постель и даже проследят, чтобы не дай Бог, не заблудился в тайге, когда пойдешь «в кустики» или вообще на прогулку. Но если у тебя даже слоновья кожа, все равно почувствуешь, что ты здесь лишний, и лучше всего, первым же вертолетом убираться домой. То возьмутся в твоем присутствии разговаривать только на эвенском языке, прикидываясь, что почти не понимают по-русски, то ни с того, ни сего гурьбой отправятся в соседнюю ярангу и не возвратятся до позднего вечера, а то вообще сделают вид, что тебя здесь нет.