Золотой ключ. Том 1 - Дженнифер Роберсон

— Они узнают. Они обо всем узнают и сделают со мной то же самое…

Сааведра посмотрела на него. Раньше она не подозревала, что Сарио способен испытывать страх.

— Если он мертв… Если он мертв, они об этом узнают. А картина…

В горле набух комок, Сааведра проглотила его. Был лишь один ответ, и она сомневалась, что Сарио — умница Сарио — его не знает. Наверное, просто не может высказать вслух. Предоставляет это сделать ей.

— Значит, надо убедиться: они нашли то, что должны были найти по замыслу Томаса.

Казалось, кровь навеки отлила от лица Сарио. Глаза черны, щеки бледны, язык заплетается.

— Ведра…

Она тягостно вздохнула.

«Матра, молю тебя, помоги! Граццо — пожалуйста! Молю…»

— Сарио, где картина?

— В кречетте.

— Придется туда сходить.

— А что потом?

Она посмотрела на “Смерть Верро Грихальвы” — копию одного из величайших фамильных шедевров.

— Сжечь, — спокойно произнесла она. — Спалить дотла. Устроить пожар в кречетте.

— Но…

— А потом нас найдут. Все увидят, что произошло, но никто не догадается почему. Может быть, нас накажут, но никто — слышишь, Сарио? — никто не узнает, почему мы это сделали.

— Ведра…

— Другого способа нет.

Да. Она это знала. И он знал.

Их всегда преследовали беды. Необъяснимые, непостижимые.

А теперь еще и это.

— Сарио, иначе нельзя.

Он коснулся дрожащими пальцами губ и мешковатой, заляпанной красками летней блузы на груди.

— Матра эй Фильхо, помогите нам… О пресвятая Матра, дай нам сил…

Сааведре стало весело: надо же, когда припекло, взывает к святым, на свое пришибленное “я” уже не надеется.

Но она не рассмеялась. Не смогла. Сил хватало лишь на то, чтобы невидяще смотреть на картину и думать о Томасе Грихальве, чей Дар погиб из-за надругательства над автопортретом, чью жизнь унес огонь Сарио.

«А мы сами? — подумала она. — Что мы сейчас губим в себе?»

Ответ был прост: невинность.

Столько всего погублено за каких-то десять дней. С чем их сравнить? С нерро лингвой, выкосившей больше половины семьи? Или со стрелой тза'аба, убившей Верро Грихальву?

Она смотрела на картину. Сарио подвел итог, сорвал покров с огромной и горькой истины их предков. Грихальва. И тза'аб.

Они — прямые потомки Верро Грихальвы, что доказано генеалогией. А еще, как всем известно, они — прямые потомки Всадника Златого Ветра, фанатичного слуги Пророка, — быть может, вот этого воина, что изображен на картине.

Глава 4

Никто из женщин не замечал его, все думали только о его матери, о герцогине. У них было полно забот: подогнать по фигуре церемониальное платье, завязать шнурки просторной мантии из дорогой ткани, сделать прическу, нарумянить лицо.

Ее сын не сомневался, что она красавица. Об этом говорили все.

Что же касается маленького существа, спеленутого, перевязанного лентой и уложенного в герцогскую колыбель, то про себя мальчик невольно называл его “оно”, хоть и не имел ничего против сестры. Другие говорили “она”, но Алехандро не видел пока никаких доказательств тому, что в люльке — человек, да еще определенного пола, а не просто комок шелка и золотистой парчи, шитой мелким жемчугом и самоцветами, что мерцают, как струи фонтана перед Катедраль Имагос Брийантос.

Сестра почти все время кричала, но сейчас — этого он не мог не признать — лежала тихо. Несомненно, она была из тех детей, о ком говорят: “хороший, когда спит”.

Он прятался за большой колыбелью с балдахином, за каскадами шелка и парчи. Никто его не видел. Никто его не звал.

Вокруг его матери роилась тьма женщин. “Ваша светлость, осталось совсем чуть-чуть”, — сказала одна из них. В ее голосе звучал упрек — мягкий, но на грани фамильярности.

— Совсем чуть-чуть? Да я вот-вот задохнусь от одного лишь веса этого дурацкого тряпья! Ализия, поаккуратней с заколками! Так и череп пробить недолго.

Ализия вполголоса попросила прощения.

— Вот так-то лучше… Эйха, скорей бы это кончилось. Скорей бы дать грудь малютке Коссимии, чем смотреть, как ее держат на крюке, точно парной окорок. Терессита, я тебе что говорила о шнурках? Я уже не так молода, и талия давно не девичья…

Усталый и капризный тон вдруг сменился злым и обвиняющим.

— А чего можно ждать от женщины после четырех родов? Чтобы она оставалась красавицей, несколько раз едва не лопнув от плодов его семени? И чтобы сохранила осиную талию?

Эйха, да разве суть в этом? — Она снова переменила тон. — Мужчина, он и есть мужчина. Ладно, пусть себе лакомится сластями Серрано.., пока зубы не сгниют! Это я родила ему сына, это я стою рядом с ним на картинах. Хотя надо бы потребовать, чтобы их писал кто угодно, только не Сарагоса Серрано. Матра Дольча, какие все-таки слепцы эти мужчины! Неужели он не видит, что Серрано выставляет меня дурнушкой?

— Помилуйте, ваша светлость, никакая вы не дурнушка, — возразила Ализия.

— Но я и не сестра Верховного иллюстратора, — раздраженно молвила герцогиня. — Уж лучше бы он тратил свой жалкий дар на ее портреты, чем на мои.

— Да не волнуйтесь вы так, ваша светлость. — И добавила успокаивающе:

— Ваш супруг ее прогонит, а с вами не разведется никогда.

— Да, не разведется, пока я рожаю ему детей… Алехандро! Матра эй Фильхо!

Его заметили. Мать повернулась, чтобы взглянуть на колыбель, на дочь, которая через час официально получит имя, и увидела сына.

— Алехандро!

Ее обгоняли шелест материи и запахи пудры и духов; за ней вились ленты и незаколотые локоны.

Он еще не знал, что такое красота, но не допускал и мысли, что на свете есть женщина красивее его матери. Ведь она.., его мать!

— Как жаль, что ты все слышал… Но ведь ты бы все равно рано или поздно узнал. Узнал бы, став герцогом. — В ее больших темных глазах была грусть. — Что ж, рассказать тебе правду? Сейчас?

— Ваша светлость, у нас мало времени, — вмешалась Ализия Герцогиня даже ухом не повела.

— У меня всегда есть время для сына. А что касается этого… Эйха, да ему бы все равно когда-нибудь нашептали. — Она тяжело вздохнула, изобразила улыбку и опустилась на колени под шорох фантастических одеяний из тончайших тканей, украшенных самоцветами и лентами с золотым шитьем, и под дружный, но тихий ропот ее фрейлин.

— Видишь ли, сынок, всему виной наше происхождение. Мужчина женится не по любви, а по соглашению между родами, в сиюминутных политических целях… — Ее ладони легли ему на плечи, крепко их сжали. — Но что бы ни произошло между нами… Что бы ни произошло, он всегда будет твоим отцом, а я всегда буду твоей матерью.