Савва Мамонтов - Владислав Бахревский

И вручил Елизавете Григорьевне ключи от двухэтажного — низ каменный, верх деревянный — дома на Спасской-Садовой улице против Спасских казарм.

Свой дом — свой корабль. И поплыл тот корабль по житейскому морю, а горой Арарат, куда можно было причалить и укрыться от бурь, оставался мудрый, несокрушимый в делах Иван Федорович.

САВВА

Семейная летопись Мамонтовых запечатлена в скромном «Дневнике» Елизаветы Григорьевны. Почерк ее читается с большим напряжением, и не потому, что неряшлив, а наоборот — это какой-то беспощадный порядок! Буквы стоят плотно, как солдаты, щетинясь остротою углов, нигде никакой округлости. Посмотришь раз и — полное отчаяние. Не прочитать! И ведь не прочитать, если вглядываться в начертание букв. Схватить слово можно только с разбегу, и не останавливайся, мчись по строчкам, пока не зарябит в глазах! Правда, временами фиолетовый чернильный карандаш уступает место перу и черной туши. Солдатский прусский строй рушится, письмо становится воистину славянским, округлым, понятным. Сам текст, однако, прост, ясен, без стремления найти красивое слово или подчеркнуть важность события какой-либо мудростью. Вкус автора безупречен.

«Дневник» уместился в двух толстых, шикарно переплетенных тетрадях. Писала скорее всего не для себя, а для детей. Чтоб знали о своем рождении, младенчестве. А вот о себе самой, своем детстве, девичестве, первых годах замужества — ни словечка!

«Сережа родился 4 апреля 1867 г. в 6 ¼ часов вечера, во вторник, на шестой неделе Великого поста, — начинает свою семейную хронику Елизавета Григорьевна. — При его рождении присутствовала бабушка Вера Владимировна. Это был ее первый внук. Вообще рождение Сережи было событием в семье, его все приветствовали с радостью и возлагают на него много надежд. Дедушка, два моих брата и несколько друзей отца сидели в кабинете и ждали радостного известия. Отец при виде, что это мальчик, расплакался и не смотря на сопротивление бабушки, понес новорожденного показывать собравшимся в кабинете. Там собравшиеся подняли такое ликование, что бабушке пришлось их просить отправиться пировать к ней в дом».

Елизавета Григорьевна была истинно русская женщина, она не доверяла бумаге, не доверяла словам хранимое в сердце. Любовь — для любящих, свидетель любви — Бог. Савва Иванович о любви гимнов тоже не сочинял, боялся спугнуть птицу счастья. О сокровенном он не говорун, он — делатель семейного очага. В суевериях такой же, а по характеру — совсем иной человек, нежели Елизавета Григорьевна. С мужанием в Савве Ивановиче развилась литературщина, состояние тщеславной восторженности, в которую впадает большинство одаренных людей. Тот, кто умеет изжить, преодолеть это и сохранить высоту душевных взлетов, становится художником.

Вот стиль Мамонтова той поры. Посетив Севастополь и Малахов курган, он почувствовал в себе «писателя». «… Внизу под вами, под курганом, этот фатальный ров, куда десятками тысяч складывались во время отчаянных штурмов милые легкомысленные жизни французской бойкой молодежи, здесь раздавались вдохновляющие возгласы и раздирающие душу вопли и стоны умирающих. Здесь уныло и хмуро, до тупости терпеливо и просто умирал старый измордованный русский солдат за Веру, Царя и Отечество… Это была не война, а дикое тупое упрямство, которое довело до последнего одурения обе стороны. Теперь такие войны едва ли мыслимы»…

Многословие, выспренность и некое высокомерие по отношению к истории своей страны.

У Саввы Ивановича интересы — в мировом масштабе. Оставляя жену с шестинедельным сыном, он едет в Париж на Всемирную выставку, а у Елизаветы Григорьевны какие заботы? Грудница. Кормилицу нужно найти для Сережи. С кормилицей повезло, взяли деревенскую бабу, красавицу Пелагею Яковлевну. Появилась няня Наталья Владимировна, дочь священника, девушка приветливая, ловкая. Пока муж в заграницах, Елизавета Григорьевна живет у матери, в ее имении, в Покровском… А в августе, оставив сына бабушке, отправляется с мужем в Нижний Новгород на ярмарку. Решили было совершить плавание до Саратова, но доплыли только до Макарьева монастыря. Уж очень плохая погода.

В записях Саввы Ивановича читаем: «Отец относился ко мне и к моей жене очень осторожно и сердечно».

Иван Федорович надежды свои по-прежнему возлагал на Савву, хотя и Анатолий взялся за ум, завел типографию, зарабатывал хорошие деньги. Николай был еще молод, а вот Федор требовал постоянного внимания. Женился, но женитьба от болезни не избавила.

Читаем в дневнике Елизаветы Григорьевны: «В сентябре беременна вторым ребенком… Зимой очень хворал брат мужа Федор Иванович, у него нервное расстройство.

Весна 1869 — исключительная. В апреле жарко, как в июле».

Савва Иванович подарил сыну на двухлетие двух больших солдатиков. Сережа назвал их Кирюшей и Гаврюшей. В день рождения именинника нарядили мужичком: в русскую алую рубашку, в сапоги. Сережа расхаживал по гостиной и, веселя взрослых, пел:

— Славься да славься русский царь!

— Мужик, — поправлял внука Иван Федорович.

Сережа призадумывался, качал головой и стоял на своем:

— Царь!

На радость Елизавете Григорьевне Савва Иванович купил у своей тетки и крестной матери, у Серафимы Аристарховны Гуляевой, часть ее сада, запущенного, заросшего травой. Елизавета Григорьевна ходила в сад глядеть на цветущие яблони и вишни, в белую кипень, чтоб у бьющегося под сердцем младенца душа была красивая.

День 19 мая выдался таким теплым и душистым, что Елизавета Григорьевна отважилась вместе с Саввой Ивановичем на пешую прогулку по Кузнецкому Мосту.

В полдень, когда воротились домой, стало сильно парить, сбиралась и никак не могла разразиться какая-то невиданная гроза. Гром грянул уже в сумерках. Молнии секли небо без пощады, раскаты ударов сливались в сплошной рокот. Елизавете Григорьевне стало дурно.

«Утром прибежала мать и акушерка Надежда Ивановна, — читаем в „Дневнике“. — В 7 ½ вечера родился Андрей. Было это в воскресенье».

Смотреть внука приезжал Иван Федорович. Мальчик поразил дедушку черной длинной шевелюрой и росточком:

— Никогда не видел такого маленького ребенка! Но, слава Богу, здоровенький.

Елизавета Григорьевна пишет: «В этом же году вышел роман Гончарова „Обрыв“. Читали вместе с сестрой мужа Ольгой. Мы с ней были одних лет и очень дружили. Дедушка торопил переезжать в Киреево. Сережа боялся деда, плакал, а теперь очень подружился с ним. Ходил каждое утро к нему за баранками… Подружился с двоюродными сестрами: Машей и Соней — дочерьми Федора Ивановича».