Савва Мамонтов - Владислав Бахревский

Злость, однако, сходила, и Савва всерьез задумывался, куда и как поставить фарфор, куда замки и лопаты. И стали замки по соседству с фарфором. Купишь дорогое, подумай, как это сохранить.

В самом начале июня в Шахруд приехал директор Бекман. Привез товары, а для Саввы новое дело. Впрочем, о деле было объявлено только после беседы с управляющим с глазу на глаз. Савва получил отличную характеристику, и тогда Бекман объявил о его назначении управляющим фактории в столице Хорасана — городе Мешхеде. Сложность и особая ответственность поручения состояли в том, что фактории в Мешхеде не было, ее нужно открыть.

— Согласны ли вы, Савва Иванович, возложить на себя столь тяжкие хлопоты? — спросил Бекман не без суровости.

Савва в ответ просиял:

— Разумеется, согласен!

Шахрудом он был сыт по горло.

— Тогда готовьте товары, караван и с Богом, — напутствовал господин директор. — Помощники у вас буду! весьма толковые и расторопные. Приказчиком поедет Мирза Махмуд, переводчиком Мирза Джангир, ну а без Ала-Верды я вас в такое далекое путешествие отпустить просто не вправе.

Товары Савва подбирал сам, и Бекман его выбор одобрил. Кроме тканей, ниток, фарфоровой и фаянсовой посуды, кроме железных и стальных изделий, молодой купец взял оружие, весы и часы самых разных марок. Места занимают не много, легки, а дороги.

Караван был составлен из семидесяти верблюдов. Для себя и Ала-Верды Савва купил превосходных лошадей. Тут уж он положился на своего телохранителя, у которого при виде скакунов глаза молнии роняли.

Мулла Абдерасул, во все дни сборов, горячо молился и все советовал Савве быть в пути зорким, а в Мешхеде никому не доверять.

— Да будет Аллах милостив к тебе! Если невтерпеж станет кому-то довериться, так доверься Махмуду и Джангиру, а больше — никому, хоть рубашку будут последнюю отдавать. Помни, змея тоже на солнышке греется.

Савву, однако, если что и беспокоило, так собственные розовые щеки. Он, оставшись один, разглядывал себя в зеркало.

Лобастый, волосенки жиденькие, бородка чахлая. В глазах хоть бы толика строгости! Губки малиновые, сложены ласково. Содвинь брови — мальчишка, выгни дугой — опять мальчишка.

Савва купил револьвер и форму капитана корабля. Это уже было кое-что. А потому — в путь!

Весь Шахруд вышел поглядеть на русский караван, на капитана, у которого под седлом не конь, а сама птица Симург, на Ала-Верды, скакавшего за спиной молодого, но очень важного русского.

Савва чувствовал себя Садко, новгородским былинным купцом.

Караванный путь пролегал по городам Мейамей — Аббасабад — Мезанан — Себзевар — Нишапур. Степи сменялись горами. Караван двигался в теснинах. Холодных, скрытых от солнечных лучей. Обычно останавливались в караван-сараях, где были хоть какие-то удобства, но однажды в горах пришлось заночевать в отвратительном духане. Помещение вонючее, крошечное, пол земляной, холод. Зажгли огонь на полу. Дым ел глаза, и Савва плакал, но не от дыма, а от жалости к себе. Ведь где-то живет без печали матушка-Москва. Пироги пекут, в хрустальных графинах наливки, скатерти хрустящие, салфетки, как снег, а тут что-то ползает по телу, то ли блохи, то ли вши…

На двадцать второй день караван подошел к стенам благословенного Аллахом Мешхеда. Для шиитов это святой город.

Здоровенные молодцы — таможенники — ощупывали тюки с товарами, требовали уплатить пошлину и дать бакшиш, обязательное на Востоке подношение. Савва быстро надел капитанский китель, фуражку и с Ала-Верды, который был в мохнатой папахе, в бурке, подскакал к таможенному начальству. Нарочито горячил коня, конь хватал таможенника зубами, а Савва, сверкая глазами, кричал по-русски грозно и повелительно:

— Где бездельник переводчик?

Прибежал перепугавшийся Мирза Джангир, кланялся Савве до земли.

— Переведи! — Рука описала плавный круг, и указательный палец уперся в начальника таможни. — Пошлина уплачена на границе Персии. Это договор императора Российского Александра Второго и великого падишаха Персии несравненного Насреддина. Посему — прочь с дороги!

И Савва повелительным жестом махнул каравану, чтоб следовал через ворота. Ошеломленные таможенники расступились, и верблюжья цепочка прошла через город к лучшему караван-сараю.

Про себя грозный капитан хохотал.

«Напрасно, батюшка, ты корил меня за игру в театре. Пригодился театр».

Караван-сарай поразил Савву Ивановича размерами: «В самой середине роскошного здания, — писал он в „Моем детстве“, — я занял обширный склад, а сам поместился во втором этаже, в небольшой комнате над входом в караван-сарай. Окно мое (единственное) выходило на самую живую площадь города».

Русского купца пригласил во дворец наместник Хорасана, вельможа приходился падишаху родным дядей.

Принят Савва был приветливо, но серьезной беседы не получилось. Наместник говорил на ломаном английском языке, а Савва английского не знал. Куцая вышла беседа, но не без пользы.

Полицмейстер Мешхеда посоветовал русскому купцу для безопасности и для свободного движения по тесным многолюдным улицам взять двух феррашей, разумеется, за плату. Оба ферраша имели нагайки: один шел впереди и прокладывал дорогу, другой позади, не позволяя нанести удар европейцу в спину. А опасаться было чего, фанатиков среди шиитов достаточно, да еще в святом городе.

Восточная жизнь была Савве уже не в новинку, началось испытание одиночеством. Сидел в лавке, но без языка какая торговля. Мирза Махмуд хорошо управляется. Прирожденный купец.

Савва просил переводчика познакомить его со знаменитой персидской поэзией. Джангир принес свиток с поэмой Махмуда Шабистари, прочитал отрывок, перевел:

«На том лике точка ее родинки широка,Потому что является основой центраИ всеобъемлющей окружностью.Не ведаю, является ли Ее родинкаотражением нашего сердца,или сердце отражением родинкипрекрасного Лика?От отражения Ее родинки явлено сердцеИли отражение сердца явлено там?Сердце в Ее Лике или Она в сердце?Сокрытой осталась для меня эта сложная тайна…»

— Господи! — удивился Савва. — Неужто персы так помешаны на родинках?

— Да, помешаны, — ответил Джангир. — «Родинка» — это не совсем родинка. Суфии называют «родинкой» сущность Мира и сущность человека, то есть его сердце. Родинка для суфиев — даже не точка, а пространство между единством красоты и единством самого существа Мира, иначе говоря Истины. Точка сердца человека — это центр небесного круга бытия и место появления «родинки».