Сто чистых страниц - Сирил Массаротто

Орнелла просыпается.

— Смотришь, как я сплю? Наверное, не лучшее зрелище.

— Бабушка, можно задать вам один вопрос?

— Конечно, милый.

— Вы чувствуете себя одинокой?

— Знаешь, когда приходит старость, понимаешь, что со временем будешь становиться все более одиноким и так до самого конца. Поэтому стараешься не думать об этом. А потом привыкаешь. Мне нравится заниматься одними и теми же вещами, а когда что-нибудь происходит, день делается необычным. Вот, например, ты приехал — а ведь в этом доме так давно никто не бывал! — и мне очень приятно видеть вас с Микаэлем, я буду часто вспоминать вас, то, что мы делали втроем… Знаешь, быть стариком не так уж тяжело…

— А вы счастливы?

— Счастье… Конечно, хотелось бы почаще видеть детей… Но они и так приезжают, когда могут: на Рождество и на мой день рождения. У них своя жизнь, хотя они звонят, спрашивают, как у меня дела. Я всегда отвечаю, что в порядке, даже если нехорошо себя чувствую или не в настроении. Стараюсь лишний раз не волновать их, поэтому ничего и не говорю. Меня часто тянет позвонить, услышать их голоса, расспросить, что у них интересного… Иногда подмывает сказать, что мне их не хватает, что я их люблю, думаю каждый день, молюсь за внуков… но я не могу. Ради их же блага.

Она на минуту замолкает и, кажется, о чем-то задумывается. Потом ее взгляд проясняется, и она кладет ладонь на мою руку.

— Знаешь, будь у меня возможность прожить жизнь заново, я бы все переиначила. Все сделала бы по-другому. Сейчас незачем врать себе — я испытала не так много радостей и все равно не сумею унести их с собой в могилу. Поэтому я давно довольствуюсь малым. Крошечными радостями…

— И скромными воспоминаниями…

— Да-да, именно так: скромными воспоминаниями.

— А что нужно делать, чтобы в старости было о чем вспомнить?

— Все просто: чтобы было о чем вспомнить в старости, в молодости не надо оглядываться.

— Бабушка, вам не кажется это странным?

— Нет, все очень логично! Послушай, твои воспоминания еще впереди. Позже, когда тебе будет столько лет, сколько мне сейчас, и ты уже не сможешь ничего построить, то обернешься и полюбуешься тем прекрасным, чего сумел добиться… И это наполнит твое сердце радостью. Вот чего я тебе желаю. Тогда ты, наверное, не будешь умирать таким же опустошенным, как я.

На ее глаза наворачиваются слезы. На мои тоже. Она смотрит на меня, а я не осмеливаюсь обнять ее.

Какой же я идиот.

Я вышел прогуляться, чтобы отделаться от тягостного чувства, оставшегося после разговора с бабушкой. Меня догнал Мик.

— Ну как, тебе лучше?

— Даже не знаю… Скорее, да. Надо обдумать то, что она мне сказала. Хотя это все равно не поможет вернуть Клариссу…

— Слушай, моя бабушка не волшебник, возвращающий возлюбленных за сорок восемь часов и дающий гарантию на месяц!

— Знаю, но я не это имел в виду… Просто теперь мне еще больше не хватает ее. Я бы хотел прожить так, чтобы потом… ну… ладно, неважно.

— Поверь, не все потеряно. Только если в оправдание ты расскажешь историю о волшебном блокноте, стирающем слова любви, вряд ли она бросится тебе на шею…

— Естественно… Но что мне делать? Она не хочет даже выслушать меня!

— Пока не знаю… Давай потом обсудим. Сейчас пора собираться, завтра утром мы уезжаем. По-моему, Орнелла немного устала от нас.

— Хорошо.

Я уже настроился провести тут еще день. Странно, как быстро привыкаешь к пустоте. И потом, мне было приятно, что я сумел немного развлечь бабушку.

На прощание Орнелла обняла меня и сказала, что рассчитывает еще увидеться. Я ответил, что с удовольствием приеду.

Честное слово.

Я чувствовал себя неловко, как всегда во время прощаний. Когда машина тронулась, я обернулся и посмотрел на бабушку.

Надеюсь, она прочитала в моем взгляде то, что у меня не получилось сказать.

Приятно наблюдать, как с каждым часом дороги становятся все шире, а машин на них — все больше. Помогает потихоньку вернуться к обычной жизни, почувствовать себя аквалангистом, поднимающимся с морского дна.

На улице темно, я страшно устал. Поднимаюсь по лестнице в надежде, что Джулия уехала и в квартире пусто. Не тут-то было! Уже на лестничной площадке слышу крики моей бывшей. Вопли становятся все громче по мере того, как я подхожу к двери. Кажется, она опять ругает Шарлотту.

Я вхожу и вижу, что Джулия угрожающе тычет пальцем в дочку.

— Шарлотта, завязывай с этими глупостями! Хватит нести бред! Ты меня с ума сведешь!

— Я не вру, честное слово! Мы играли в мяч…

— Шарлотта, это неправда! Ты маленькая врунья!

Джулия замечает меня, замолкает и качает головой.

— Эта девчонка невыносима… Хотя тебе, наверное, плевать. Через два дня нас тут не будет, и месье снова заживет спокойно!

— Джулия, прекрати, я очень устал и не хочу ругаться… Что происходит?

— Что происходит? Эта мадемуазель клянется, что только что была в сквере и…

Пока мать перечисляет ее преступления, я поворачиваюсь к малышке, чтобы незаметно подмигнуть ей, как вдруг замечаю…

— Шарлотта! Что ты делаешь, черт возьми?

— Ты тоже будешь меня ругать?

— Зачем ты взяла мой блокнот?

— Я нарисовала тебе картинку.

— Отдай сейчас же!

Я вырываю у нее из рук блокнот, и она испуганно убегает в спальню.

— Что ты так кричишь на нее? Она ничего не сделала с твоим блокнотом! — возмущается Джулия.

— Подожди, ты видела, как она взяла его, и ничего не сказала?

— Она нашла его и пообещала, что будет очень аккуратна. Ей хотелось сделать тебе приятное!

— Ты разрешила ей рисовать в моем блокноте? Она ведь могла испортить кучу воспо… кучу страниц! Если мне не удастся стереть ее рисунки, все будет потеряно! Потеряно!

— Стереть рисунки? Кажется, ты окончательно свихнулся…

Я открываю блокнот и нервно листаю. Через несколько секунд дохожу до пятидесятой страницы и вижу картинку: большой человечек, напротив него маленький, а между ними, на уровне ног, красный кружок.

Одно мгновение, и я уже не просто нервничаю, а покрываюсь холодным потом.

— Джулия, скажи, она давно закончила рисовать?

— Не знаю, минут десять назад!

Десять минут…

И рисунок не пропал. Не может быть…

В голове проносится фраза, которую Джулия произнесла, ругая девочку.

— А почему ты вообще кричала на Шарлотту?

— Все нормально? Успокоился?

— Джулия, ответь, пожалуйста, на вопрос.

— Она уверяла, что вы с ней только что играли в мяч, хотя ты еще даже не вернулся, а мы весь день сидели дома!

— Играли в мяч… Как на рисунке?

— Да, как на рисунке. Ты, она и мяч. Ты что, идиот?

Такое ощущение, словно сердце перестало биться.

Неужели Шарлотта пережила тот момент, который нарисовала?

Я иду в спальню, вытираю мокрые от слез щеки девочки и беру ее ручки в свои большие ладони.

— Скажи, Шарлотта, мы с тобой вместе играли в мяч?

— Да, только что, в парке. Но мама говорит, я все придумываю.

— Мы играли… когда ты закончила рисовать, прямо перед тем, как я пришел?

— Ну да! А потом мы бегом вернулись домой, потому что начался дождь!

Поворачиваюсь к окну: на небе ни облачка.

Я припоминаю одну прогулку, когда нам пришлось бежать домой из-за внезапно хлынувшего ливня. Это было больше месяца назад.

Снова смотрю в блокнот. Рисунок все еще на месте.

Надо признать очевидное: Шарлотта только что пережила воспоминание, нарисовав картинку в блокноте.

Как это могло произойти? Я хорошо помню дедушкино письмо, он говорил, что всего один человек может пользоваться блокнотом!

Так он и написал: «Один, всего один».

Моя сестра ведь ничего не ощутила, так почему же Шарлотта…

Нет…

Это не…

Письмо!

Там ведь все сказано!

Я прицепился к фразе: «Один, всего один…»

Но не заметил то, что дедушка говорил перед этим: «Этот блокнот раскроет свои возможное только перед одним наследником его владельца».

Перед одним наследником его владельца…

Я закрываю дверь спальни и возвращаюсь в гостиную.

— Джулия, я все знаю о Шарлотте.

— Что ты знаешь? Что она сочиняет какую-то ерунду?

— Нет. Я знаю, что Шарлотта моя дочь.

Джулия стоит, окаменев. Она открывает рот, но не может выдавить ни звука.

— И не думай врать. Я уверен на сто процентов. Поэтому сначала ты уложишь Шарлотту и убедишься, что она успокоилась, а потом объяснишь мне все.

Она ненадолго уходит в спальню, потом возвращается и опускается на диван, не осмеливаясь взглянуть мне в глаза. Некоторое время она сидит неподвижно, потом внезапно заливается слезами.

— Мы с тобой уже расстались, когда я узнала, что беременна, — признается она, всхлипывая. — Решила не говорить тебе ничего. К тому же я была влюблена в Давида и не хотела портить отношения… Поэтому соврала, что он отец ребенка. Он верил до тех пор, пока я не родила. У меня начались схватки, он запаниковал, потому что был уверен, что я только на седьмом месяце. Я успокоила его, сказав, что такое часто случается. Все рухнуло, когда он спросил врача, почему недоношенного ребенка не положили в инкубатор. Тот ответил, что с ростом пятьдесят сантиметров и весом три триста девочку никак нельзя назвать недоношенной. Он сразу все понял и в тот же вечер бросил меня. А как ты догадался? Узнал, что у нее скоро день рождения, и все посчитал?