Война перед войной - Михаил Слинкин

Дмитрий закрыл глаза и сразу же провалился в глубокий сон без сновидений.

IX

Дмитрий проснулся от первого звука, как только легонько скрипнула дверь. Оказывается, уже рассвело. В палату вошла Наргис. Увидев, что пациент открыл глаза, сказала: «Салам!» Потом взяла с тумбочки градусник, подала его Дмитрию и присела на край кровати, сложив по обыкновению руки на коленях. Дмитрий проделал ставшую уже привычной процедуру, засунул градусник под мышку, потом спросил, как прошла ночь.

— В общем, спокойно, — немного устало ответила Наргис. — Но под утро умер один раненый.

Вспоминать и говорить о вчерашних страхах не хотелось: ночь прошла — и все забыто. Дмитрий, проснувшись окончательно, понимал, что скорее всего он видит Наргис в последний раз и нужно, даже совершенно необходимо, сказать ей что-нибудь доброе, красивое и обнадеживающее. Хороших слов не находилось. Дмитрий молчал, молчала и Наргис. Но неловкости не возникало. Так молчать могут позволить себе только близкие или давно знакомые люди. Минут через пять Дмитрий был вынужден вынуть градусник и, подавая его, сказал:

— Наргис, я сегодня выпишусь. Спасибо тебе за все! Будь счастлива и не отчаивайся. Когда поедешь в Москву учиться, мы с тобой обязательно увидимся, — сказал и подумал: «Проклятое косноязычие, когда нужно — ничего толком сложить не получается, хоть на чужие стихи переходи».

Наргис улыбнулась только губами, глаза при этом остались грустными, мельком взглянула на окно, за которым торчала спина часового, беседовавшего, навалившись на перила, с кем-то во дворе, наклонилась и поцеловала Дмитрия по-детски в краешек губ. Потом встала и вышла из палаты с градусником в руке, так и не взглянув на его показания.

Дмитрий нащупал на тумбочке полупустую пачку сигарет. Чиркнул спичкой о коробок, прикуривая, сломал одну, вторую… Руки дрожали:

«Вот ведь как нас всех здорово воспитали, как в песне — „Раньше думай о Родине, а потом о себе“. Какая опасность для Родины в том, что я вел бы себя с Наргис не как советский человек, а просто как человек? Что Родине плохого в том, что я врезал бы по морде ее ревнивому мужу, попробовал забрать ее, дать хоть какую-то надежду на будущее. Ну, скандал, ну, посольство и органы в истерике, ну, будут вынуждены оторвать нежные задницы от насиженных кресел. Так ведь это и должно быть их работой — отстаивать интересы соотечественников. Но они-то ее понимают по-другому, почти как встарь: нет человека — нет проблемы: проштрафился, вот тебе 24 часа на сборы — и в самолет, а дома обвешают ярлыками и запрут подальше, чтобы больше не возникало искушений. Пошли они все… Да и я туда же. Заслужил».

В дверь постучали. Вестовой, с улыбкой, сменившей на его лице настороженность еще после той, единственной знакомой Дмитрию фразы на пушту, торжественно на вытянутых руках внес табурет с установленным на нем подносом. Опустил табурет на пол, полез в карман за ложкой, отполировал ее до блеска об штанину и положил на поднос рядом с тарелкой. Дмитрий сказал: «Спасибо!» — и, разглядывая завтрак — яичницу с луком и помидорами, — дождался, пока вестовой выйдет из палаты. Помыл ложку чаем и подцепил желток. Подумал: «Надо есть — это отвлекает, да и аппетит вернулся, ведь, получается, со вчерашнего завтрака я так ничего толком и не ел».

Поесть не дали. В палату после короткой перепалки за дверью ввалились полковые советники, осилившие охрану благодаря решительности и отработанному командному голосу Ивана Игнатьевича, заоравшему при попытке часовых преградить им путь: «Смирно! Шашки в ножны!» При этом он чуть не уронил обоих, пойдя на таран с прижатой к животу длинной и тяжелой, килограммов на семь, дыней. Успех развил Валера с газетами под мышкой и стопкой книг от хазарейца, которые он выставил перед собой, пропихиваясь между часовыми, ошалевшими от кавалерийского напора незнакомых военных без знаков различия. Вслед за ними по очищенной от «противника» полосе наступления спокойно вошел Владимир Иванович и спросил с порога:

— Как себя чувствуешь?

— Отлично. Все прошло, — ответил Дмитрий и, желая доказать это как можно более наглядно, легко поднялся и поздоровался со всеми за руку. Валера чуть не просыпал мешавшие ему книги, освобождая руку для рукопожатия.

— Положи их на койку, — посоветовал Дмитрий и кликнул вестового: — Эй, ворура!

Вестовой тут же явился и при виде возбужденных начальников, особенно кружившего по комнате Ивана Игнатьевича, не знавшего, куда пристроить тяжелую дыню, на всякий случай вытянулся по стойке «смирно», звонко щелкнув каблуками. Дмитрий подал ему поднос с завтраком, показал на табурет и растопырил четыре пальца. Потом сделал жест рукой от себя, отправив выполнять приказание.

— Вы сейчас куда? В полк? — уточнил Дмитрий.

— Да, — ответил Владимир Иванович, взглянув внимательно на Дмитрия.

— Я с вами.

— А как же болезнь?

— Ничего страшного. Приступ прошел. Вылечусь амбулаторно.

— Результаты анализов уже готовы?

— Нет, но обещают к обеду сделать.

— Зачем же тогда ехать. Отдохни до обеда, дождись, пока назначат лечение, а на обратном пути мы тебя заберем, — предложил Владимир Иванович.

— Владимир Иванович! Я пешком уйду, если сейчас не заберете, — сказал Дмитрий и, кивая на принесенные вестовым табуреты, добавил: — Располагайтесь, режьте дыню, а я пошел переодеваться, — и вышел из палаты.

Часовые сделали попытку двинуться за ним, но он повернулся и, беря на вооружение добрый пример Ивана Игнатьевича, резко скомандовал: «Смирно!» Те застыли в недоумении. Дмитрий двинулся дальше, с удовольствием отметив, что часовые так и не решились пойти вслед за ним. Дверь приемного покоя была открыта. Сидя на топчане, скучал фельдшер, а за столом изучал истории болезней незнакомый врач, готовившийся заступить на дежурство.

— Салам, табиб![21] Салам, Самат! — поздоровался Дмитрий и, обращаясь к обоим, сказал: — За мной приехали, срочно забирают в полк. Нужны мои вещи.

Самат, не дожидаясь ответа растерявшегося врача, спросил:

— Принести?

— Да, — подтвердил Дмитрий и, чтобы предупредить ненужные вопросы, повернулся к врачу и распорядился: — Подготовьте результаты анализов и выпишите рецепт. Я заеду за ними после часа дня.

Вернулся Самат с ворохом одежды. Дмитрий зашел за ширму и переоделся. Почесал колючий подбородок: «С этим придется смириться — бриться нечем». Выходя, одобрительно похлопал фельдшера по плечу: «Будь здоров, Самат, и не скучай! Все будет хорошо».

— Все будет хорошо, — засмеялся тот, с видимым удовольствием повторяя вслух знакомые русские слова.

В палате советники сидели вокруг подноса с дыней. Дмитрий присел на свободный табурет, взял нож и разрезал дыню на две половины, вычистил одну и распластал ее на длинные ломти. Взял один и, подавая пример, откусил сочной мякоти, измазав щеки ароматным соком. Остальные не заставили себя уговаривать и принялись за дыню, только Владимир Иванович прежде достал из кармана перочинный нож и надрезал свой ломоть несколько раз поперек. Занимаясь этим, он как бы невзначай спросил:

— Ничего не случилось? А то ты как с цепи сорвался. Будто не на работу, а на гулянку опаздываешь.

Дмитрий, чтобы не отвечать сразу, откусил дыню:

«Сказать? Не сказать? Нет, не нужно. К чему эти детали про солдат и ревнивого главврача. Потянется ниточка к Наргис», — а о ней Дмитрий ни с кем говорить не хотел. Это было только его, личное.

— Все нормально, просто терпеть не могу ни больниц, ни врачей, — уверенно произнес Дмитрий.

X

Вечером было собрание. Обсуждали обстановку в стране и задачи советских советников. Дмитрий скучал, спрятавшись за спины полковых коллег. Тон задавал недавно прибывший политработник, назначенный советником к заместителю командира корпуса по политической части. Его выступление почти полностью состояло из уже набивших оскомину лозунгов. Из них следовало, что пора брать винтовку и идти защищать афганских трудящихся от гидры империализма, которую оратор предлагал сбросить в море, как когда-то белых в России. Вот только плохо политработник знал географию: ближайшее к афганской границе море — Аравийское — лежало в 500 километрах к югу, и, чтобы утопить в нем гидру империализма, ее пришлось бы долго гнать по территории суверенного Пакистана. Ну, а «паровоз афганской революции», в топку которого он предлагал подбросить уголька, чтобы тот победно пронес красное знамя пролетариата по афганской сторонке, вряд ли справился бы с этой задачей, так как железных дорог в стране еще не построили.

Выступил Владимир Иванович. Сказал, что обстановка действительно тревожная. Продолжается размежевание по политическим убеждениям, в том числе и среди военнослужащих. В полку все офицеры давно уже имеют табельное оружие при себе. Необходимо иметь его и советникам, тем более что афганское командование настоятельно рекомендует получить его.