Следы на траве (сборник) - Андрей Дмитрук

В конце концов осталось лишь четверо непоколебимо веривших: день встречи разумов настанет, и все отступники, насмешники, разочарованные будут грызть себе пальцы от зависти. А если еще точнее — осталась Ира Гребенникова. Натаха во всем копировала обожаемую подругу; Виталик «ходил» за Натахой, маменькин сынок Олег таскался в особняк от безделья и одиночества — никто с ним не дружил, ибо был Олег себялюбив и капризен.

Правда, позднее у пришельцев внезапно нашелся еще один рьяный защитник. Он был свято убежден: большеглазые ночные зверюшки, о которых порою шушукались старший брат и его одноклассники (все из бывших «спасателей»), не могут быть злыми. И они наверняка проголодались, если им уже так давно почти не носят пищи. Звали эту чистую душу Виктором, или по-домашнему Витюлей, и было Витюле от роду шесть лет.

Малец нарушил негласный запрет, открывавший доступ в «гнездо вампиров» (уже и так окрестили ветхий дом!) только лицам, достигшим вдвое более почтенного возраста. Выпросив у матери мелочи, Витюля купил ириски, мужественно воздержался от их съедения и, чуть стемнело, понес кулек в актовый зал. Сверх того, шестилетний мудрец сделал то, до чего за тридцать лет не додумалось ни одно поколение охотников за морлоками, заклинателей демонов или искателей контакта. Он позаботился о духовной жизни глазастиков, то есть притащил им вместе с конфетами свою любимейшую обмусоленную дудочку. Скучно столько времени прятаться в темноте. Пусть хоть поиграют…

Совершив сей славный подвиг, Витюля не утаил его от старшего брата, за что и получил трепку. Но, наказав малыша в воспитательных целях, брат втайне преисполнился восхищения и поведал друзьям-приятелям о мудрости «пузыря».

И теперь Ира Гребенникова с лучшей своей подругой Натахой, с Виталиком, который по школьному определению считался Натахой «пусечкой и лялечкой», а также с маменькиным сынком Олегом — у изразцовой печи, где огонь был разведен скорее для романтики, чем для тепла, слушала Ира хриплые нестройные звуки, доносившиеся из-под пола. Звуки детской дудочки.

IV

«СЛ — смешанно-лесная зоогеографическая провинция. Полесский зоогеографический округ…» Фу, передохнем… Так, поехали дальше. «СЛ-1 — западный район, СЛ-2 — центральный район, СЛ-3 — восточный район». Чудненько. А кто же у нас там водится? Богдан аккуратно стряхнул с пера лишнюю каплю туши, заглянул в машинописный текст и принялся вырисовывать: «Копытные: лось, олень благородный, косуля, свинья дикая…» Он вспомнил, какие у дикой свиньи забавные полосатые детеныши, точь-в-точь арбузы на ножках, и потихоньку засмеялся.

От работы над подписями и большой карты млекопитающих республики Богдана оторвала Леночка, секретарша директора музея:

— Нестеренко, на ковер!

Леночка была юная и беспечная, как щенок охотничьей собаки; она бодро вышагивала впереди по длинному коридору, раскачивая широкой голубой юбкой с накладными белыми карманами, а Богдан плелся за ней, и у него неприятно посасывало под ложечкой. О нет, Яков Матвеевич был совсем неплохим начальником: не давил своим действительно немалым научным авторитетом, не был тираном или педантом. Наоборот: ко всем сотрудникам, независимо от ранга, директор относился отечески, не загружая пустой работой, был щедр на шутки и улыбки. И все же, несмотря на молодость и недостаток жизненного опыта, Богдан бессознательно не доверял вечному благодушию Якова Матвеевича.

Директор встретил лаборанта в своем обычном духе: с прибаутками насчет того, какой большой стал Нестеренко и не собирается ли он жениться; похлопал парня по плечу, указал на истертое кожаное кресло. В тесноватом кабинете царил вполне домашний беспорядок, лишавший визиты к «самому» последнего оттенка официальности. Наваленные на подоконники подшивки газет; чучела птиц и лягушки в банках, оставленные чуть ли не основателем музея, чудаковатым помещиком гоголевских времен; штабеля книг; клетка с канарейкой, наивно полуприкрытая цветастым ситчиком — и, конечно же, пласты застоявшегося табачного дыма…

Устроив Богдана и привычном жестом подвинув к нему пепельницу, хотя тот не курил, Яков Матвеевич плюхнулся по другую сторону стола и с полминуты молча смотрел на гостя, комично вытаращив глаза под круглыми очками. Наконец, сказал:

— Н-да-а-а… Что же это ты, Богданчик, голубь ты мой сизый? Оперился, значит? В полет рвешься, новые теории выдумываешь? Ну, дай бог нашему теляти… Думать — это хорошо, брат, это здорово! Только надо иногда и со старшими советоваться, не такие мы уж глупые…

Если до настоящего момента была еще у Богдана робкая надежда, что вызвал его директор из-за какой-нибудь малоприятной, но все же мелочи, то теперь даже в горле пересохло от огорчения. Донесли! Доложили, причем явно в постыдном, карикатурном виде. Та же Леночка небось и постаралась…

Точно. Яков Михайлович зажег очередной «Беломор», уселся поудобнее и вполне дружеским тоном попросил:

— Давай, брат, просвети-ка меня, старого, что это там за неизвестных науке животных ты открыл… в чулане у тети Клавы?

— Какая тетя Клава, почему тетя Клава? — вскинулся от неожиданности Богдан.

— Ну, сторожиха наша… Это я для юмора, извини. Катай свою теорию, не бойся, может, еще и статью опубликуем в «Зоологическом журнале»!..

Делать было нечего, Богдан начал рассказывать. Кенарь время от времени принимался возиться, прыгать в клетке, требовательно посвистывать — директор шикал на него и снова впивался глазами в лаборанта. Давно уже не было у Богдана столь внимательного слушателя… А может, еще пронесет грозу и удастся хоть частично убедить Якова Матвеевича — он ведь все-таки ученый?..

Прежде всего Нестеренко пересказал, как умел, случай со своей бабушкой, имевший место году в сорок шестом или сорок седьмом. Бабушка вместе со своим женихом, будущим Богдановым дедушкой, а тогда демобилизованным молоденьким лейтенантом, поехала в село к будущей, опять-таки, свекрови, Богдановой прабабушке. И там, ночуя на сеновале, бабушка видела престранную ночную тварь, мохнатую и большеглазую; судя по всему, это существо постоянно жило под крышей хаты, хозяйка подкармливала его. Более того: шустрого глазастика успел рассмотреть при свете карманного фонаря и дедушка, и его фронтовой друг дядя Юра, который теперь генерал и живет в Москве, и дяди Юрина жена, то есть тогда еще не жена, в общем — тетя Зоя…

— Дружочек, — кротко сказал Яков Матвеевич, выпуская струю дыма в невысокий потолок. — Ей-богу, твоим родством и знакомством мы займемся в другой раз. Ближе к делу.