Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - Лола Лафон

Они толпятся у заграждения, да где же она, она не приехала, но вдруг один из них восклицает: Надя! – тычет в нее пальцем, показывая остальным, и все окружают румынскую команду, все выкрикивают ее имя, да она ли это, в самом деле, у нее новая стрижка! Они прицеливаются объективами, щелкают с вытянутой руки, вслепую, как будто она попала в аварию и им надо ухватить все подробности, ищут лучший ракурс для коммунистического герба на ее купальнике, вздутом широкой эластичной лентой сдавливающего ее грудь бюстгальтера.

Бела, который все просчитал, который придумал супердетство механических девочек, который отвечал «просто ЗНАЮ» журналистам, расспрашивавшим, как это он высматривает их, таких маленьких, – Бела чувствует себя сейчас усталым, почти побежденным. «А ты что воображал, думал, она никогда не вырастет?» – насмехается Геза, а Бела отвечает ему с уверенностью ученого: «Нет, разумеется, я понимаю, что все это вполне естественно, но… мы отвыкли от этих… женских тел».

От «этих женских тел» в гимнастике весь мир теперь отвыкает. И именно они, геометры воздуха Бела и Надя, поставили крест на расплывчатой грации ее предшественниц. Они породили ненасытного младенца. Гимнастические федерации всех стран изменили критерии оценки выступлений, после сальто Команечи хочешь не хочешь начинаешь любить следующие один за другим немыслимые, предельно опасные элементы, всем начинает нравиться, когда только чудо помогает избежать несчастья.

Откуда они только берутся, эти зачатые в один год девчушки, эти безоглядные болиды? Эти, нынешние, меньше ростом, худее и младше прежних, и они лишь краем уха слышали о Людмиле с ее старомодной грацией.

Рост пятнадцатилетней Марии Филатовой метр тридцать три, вес – тридцать килограммов, на ее хвостиках красуются огромные банты – словно для того, чтобы никому не было дела до ее сверхмощных четырехглавых мышц[29]. Когда Маша стоит на бревне, кажется, кто-то внутри ее крохотной фигурки натягивает стальной трос, заставляя надменно вскинуть голову. Другая советская гимнастка, выступающая под номером 8, всего лишь запасная в сборной, но когда Елена Мухина встает во весь рост на верхней жерди, чтобы броситься оттуда в сальто между брусьями, зал ахает: совершенно невероятно! Таких девочек, как эти, сформированные под влиянием Нади, необходимо находить и выпускать на помост как можно больше, потому что там, где раньше удавалось, сделав усилие, выправить неточное движение, теперь из-за скорости, с которой следуют один за другим элементы, ничего не выйдет. Гимнастка или справится, или разобьется.

В одном из отправленных Наде электронной почтой писем я пишу о знаках препинания: статьи, где говорится о ее возвращении в гимнастический зал год спустя после Монреаля, полны восклицательных знаков, соперничающих количеством с многоточиями. «50 кг!!!!!», «Надя теперь… настоящая женщина!» В ответном письме она подтверждает: «Конечно, гимнастику нашего времени уже не следовало бы называть женской гимнастикой: зрители приходят не для того, чтобы смотреть на женщин… А знаете, почему на соревнованиях по-прежнему выступают в купальниках с длинными рукавами? Чтобы спрятать руки девочек. Спрятать наши бицепсы и вены. Потому что и мужеподобными нам выглядеть тоже никак нельзя!»

Случившееся во время чемпионата Европы в Праге я начала было описывать в шутливом тоне: президент Чаушеску, отдавший распоряжение прервать международные соревнования, считая, что его команду оценивают несправедливо, выглядел предельно гротескным персонажем. Надя прочла эти несколько страниц, и, казалось, они ее повеселили, но, уже прощаясь, прибавила: «Тогда ведь… мелочь, конечно, но этот тип из госбезопасности подхватил меня тогда, как… как чемодан. Без единого слова». И теперь глава, которую я переписываю заново, становится не историей о диктаторе, а историей о теле-чемодане, которое, якобы защищая, оспаривают и вырывают друг у друга судьи, президент и всевозможные дрессировщики. Новый эпизод этого немого фильма – их неутолимая страсть к девушке, чьим мнением никто никогда не интересуется. Должно быть, то, чем она их уже не первый год одаряет, не требует слов. Или, может быть, ее в слова не перевести.

Теплым воскресным днем, когда гости президента задремали после великолепного обеда, сам Товарищ уселся перед телевизором, чтобы, подобно миллионам румын, смотреть прямую трансляцию чемпионата из Праги. Когда на экране появился Бела Кароли, никто из присутствующих не сказал ни слова про этого мадьяра, представителя «сожительствующей» национальности. (С некоторых пор предписывалось избегать раздражавшего президента понятия «меньшинства»: «Все мы здесь – румыны, потомки даков, никакого разделения в стране быть не должно!») К тому же Бела привозил в страну медали и много иностранной валюты: американцам, японцам и французам выступления румынских гимнасток никогда не надоедали.

Надя только что победила советскую спортсменку с китайскими глазами, Нелли Ким («И имя-то не славянское, и сама желтокожая!»), поправила на попке купальник и направилась к пьедесталу за своей золотой медалью. Минуточку, что происходит? Камера показывает крупным планом советских – они несут Нелли Ким на руках, а она посылает трибунам воздушные поцелуи. «Мы ничего не понимаем… что… мы… советские… советские выиграли эти соревнования? Да нет, этого не может… они выиграли?!» – бормочет, захлебываясь, румынский комментатор. Товарищ слезает с дивана, бессвязно ругается охрипшим от волнения голосом. «Румыния осуждает эту… агрессию!! Судьи на содержании у русских и их полукровки!» Теперь он стоит, ему тошно, все, повернувшись к нему, ждут, чтобы он навел порядок, прямо-таки дети малые, которых надо постоянно хвалить, бранить и наставлять на истинный путь…

Из телевизора доносятся свистки, зрители на трибунах вскочили с мест, они тоже возмущены до предела, камера мечется от советских к Наде и обратно. Румынская гимнастка стоит в профиль, уперев руки в бока, советские по сравнению с ней выглядят миниатюрными.

Вождь вождей должен принять достойное исторического момента решение, разобраться с этой запинкой истории, с русскими, с Чехословакией.

– Немедленно подготовить самолет!

– Самолет, Товарищ?! Вы… летите в Прагу?

– Нет, кретин! Прекратите эти соревнования! Срочно везите спортсменок сюда!

Моментально связались с послом. «Сегодня воскресенье, ни одного из моих советников нет на месте», – повторяет тот, пока до него не доходит, что ему предписывают самому отправиться на место состязаний. Ему поручено положить конец этому унижению. Война объявлена.

Напрасно Бела хвастался, что советские, мать их так и растак, ничем уже не смогут его удивить, – смогли. Но на этот раз они перешли все границы. Его телочка – конечно, пока еще Надя малость жирновата, но он с помощью тренировок вернет ей человеческий облик… так вот, его телочка только что обошла Нелли в опорном прыжке – и вдруг голос из громкоговорителей объявляет, что баллы подсчитали неправильно и золотую медаль получит Нелли Ким, а Надя Команечи – серебряную!

Бела не может молчать, он обращается к публике: «Вы это видели? Видели, как цифры сплясали под русскую дудку? Видели, как оценки на табло поменялись сами по себе?»

Надя тем временем невозмутимо направляется к следующему снаряду – разновысоким брусьям – и получает десять баллов! Бела ликует – что за девочка, настоящий скорпиончик, подружки из румынской команды, собравшись вокруг своей королевы, грозят обидчикам кулаками, лица гимнасток светятся свирепой радостью. «На-дя, На-дя», – кричат трибуны, а она уже бежит к Беле, великан прижимает ее к себе, ее сердечко резкими толчками ударяется в его грудь, он знает, Надя уже не думает о только что украденной у нее золотой медали, она, как всегда, уже переключилась на следующий снаряд, последний. Да, остался один-единственный – и она может получить чемпионский титул. Через несколько секунд ее очередь. «На-дя, На-дя!» – вопят трибуны, судьи называют ее имя, она идет к бревну, закрывает глаза, и – в тишине, нарушаемой лишь щелчками фотоаппаратов, – делает глубокий вдох…

Посол наконец-то сумел уговорить службу охраны, и его подпустили к Беле. Потрясенный бледными лицами измученных девочек, их запавшими глазами, их тощими ляжками и тем, с какой силой они ударяются телом о жерди, дипломат едва успевает объяснить, кто он и зачем явился: «Товарищ Кароли, я – румынский посол, самолет Товарища ждет вас». И с ужасом слышит, как эта мадьярская скотина предлагает ему отправиться в жопу вместе со своим самолетом, предварительно засунув туда верховного Товарища вместе со всей Румынией. Высказавшись, мадьяр подходит к помосту так близко, как только можно, он тяжело дышит, молитвенно складывает руки, шепчет, повернувшись к Наде: «Так, так, да, моя хорошая, ну, давай, так, не спеши, ты выпрямляешься и о-очень осторожно, да, вот так…» – он словно ведет ученицу над бездной. Десять! Толпа влюбленно ахает, а Бела хрипло орет, обращаясь к утаскивающим его по знаку посла дюжим молодцам: видели? десять, десять, десять!