Сводный гад - Янка Рам

Стоит, не двигается.

— Сняла всë быстро! — рявкаю на неё.

С температурой же ещё как пару дней назад валялась. Вздрогнув, начинает снимать вещи.

— Вообще всë снимай. И бельё. Полотенце, простыня… Чуть сыроваты, но всё-таки не мокрые.

Кладу на стол.

— Это же чужие вещи.

— Ну тогда, я пока за твоими домой метнусь, подождешь? — с сарказмом подкалываю её я.

Вздохнув, начинает стягивать мокрое бодрее.

— А ты чего встал? — кидаю в Эдика простыней.

Иду на выход.

— Вань! Ты куда?! — испуганно вскрикивает Яся.

— Сейчас вернусь.

Набираю дров посуше. Пока они переодеваются, выбираю на жертвоприношение книгу с полки. Жалко конечно жечь. Но Яську жальче. Развожу огонь. Дыма много, дрова сырые.

— Мы не угорим?

— Не угорим! — открываю на максимум заслонку и дверь, чтобы проветрить.

Эдик, завернувшись в лоскутное одеяло, падает на старый диван.

— Всё… — мямлит он. — Я в ауте.

Тоже хочется упасть. Руки-ноги отказывают от усталости. Но тогда мы точно замерзнем тут.

На Ясю натягиваю сверху свою толстовку из сумки, надеваю капюшон. Всё равно трясется. В доме и правда сырость и дубак. Все поверхности ледяные, словно не лето, а глубокая осень.

Отыскиваю в карманах сумки протеиновый батончик, горсть карамелек и маленькую бутылку воды. Батончик вручаю Ясе.

— Ешь.

Двигаю кресло к печке, кидаю подушку на него. Одеял больше нет, но есть большое покрывало. Усадив её с ногами, закутываю им.

Переодеваюсь сам.

— Вань… Иди сюда…

— М?

Обняв за шею, наклоняет, засовывая мне в рот половину батончика.

Сидит, стучит зубами.

Я феячу в поисках чайника, стаканов, обнюхиваю баночки с какими-то травами.

— О, чай… Соль… Мята… Шиповник…

Нахожу пару пакетов с крупами — всего лишь остатки на дне, горсть гречки, горсть риса…

Старая согнутая парафиновая свеча.

— Ну, живëм!

Снимаю с вешалки какую-то старую ветровку, ухожу поставить под дождь широкие железные чашки. Забираю свои отмытые дождём кроссовки.

И через полчаса у нас во всю качегарит печь, горит свеча, греется чайник и варится сборная каша из гречки напополам с рисом.

Закрываю плотнее дверь. Дыма уже нет. Развешиваю наши мокрые вещи. Яськины тоненькие трусики… Эх!

Эдик равномерно сопит.

Закатываю глаза. Но что с этого рафинада взять? Его самого спасать надо, а не девочку ему доверять.

— Не согрелась?

— Нет… — трясясь, отвечает Яся.

— Так… Вставай.

Сажусь в кресло сам, забираю её на колени, закутывая нас покрывалом.

— Теплее?

— Теплее, — обнимает меня, утыкась холодным носом мне в шею.

Медленно вожу руками по её спине, грея и успокаивая.

— Всë нормально будет, не бойся.

— Я знаю, — прижимается крепче.

— Завтра дойду до трассы, дозвонюсь до своих.

Яся несколько раз чмокает меня в шею и замирает, снова прижимаясь крепче.

Я закрываю глаза, крепко прижимая её за талию к себе. И сдыхаю от чувства вины, что не как сестру я её на руках держу, а совсем-совсем с другими чувствами.

Разминаю её ледяные пальчики на ногах горячими руками.

Печь уютно трещит, блики пляшут по стенам, потолку и нашим лицам. Пахнет мятой…

Яся неровно дышит мне в ухо.

Я беззвучно вою, держа себя изо всех сил, чтобы не повернуть лицо и не поймать в плен это дыхание. Оно утаскивает меня в бессознательное состояние, в котором я не понимаю никаких табу.

Ловлю себя на том, что непослушные пальцы, уже не столько разминают, сколько изучающе рисуют по её коже, пытаясь подняться выше по икрам.

И тоже самое делают её губы — на каждый выдох скользят по моему уху.

Искры сыпятся из глаз.

Мать его!

— Чай закипел… — хриплю я.

Аааа!!!

Ссаживаю Ясю, сбегая от грядущего пиздеца.

Снимаю чайник, разливаю по кружкам. Выхожу на крыльцо. Последняя сигарета!

У магазина мы так и не припарковались…

Прикуриваю.

Сердце колотится отбойным молотком, и я «стою», готовый к бою, пьяный от её дыхания и уверенный на все сто, что эта чокнутая меня не тормознет!

Как дожить до утра и не тронуть еë??

Глава 18 — Как родные

Как фараон — обёрнутый от пояса и ниже простыней и с голым торсом, Иван, колдует с чаем. Я любуюсь, не смея отвести глаз.

Пахнет травами…

За окном перестаёт грохотать, ливень чуть стихает.

Иван даёт мне чашку и конфеты.

— А ты?

— А я просто чай. Мне сладкое отменили.

— Ну не в этой же ситуации! — возмущаюсь я.

— Какой? Нормальная ситуация…

Нихрена себе нормальная! Это мой самый аховый экстрим за всю жизнь.

— Ты зачем сюда рванула-то?

Вздыхаю, опуская взгляд.

— А я собаку нашла. У неё хозяин умер и её усыпить хотят, если никто сегодня-завтра не заберёт. Я решила забрать. И заблудилась…

— Ясно. Ну, ничего, завтра позвонишь, заберём. Что за собака-то?

— Стафф…

— Щенок?

— Нет. Взрослая.

— Хм… Такая себе затея. Ты представляешь, сколько надо сил на такую собаку? Времени? Терпения? Любви?

— Ты тоже думаешь, что я легкомысленная и брошу еë?! — с обидой отворачиваюсь.

— Допускаю такую мысль.

Дуясь на него, смотрю на огонь.

— Уж лучше не брать, чем потом бросить. У нас, когда кого-то забирали, а потом возвращали обратно… — появляются стальные нотки в его голосе.

Сердце моë сжимается.

— А тебя забирали?

— Нет. У меня группа здоровья была стремная. Больных брать не хотят.

— У тебя?!

— Ага, — смеётся. — Дохлый был совсем, мелкий. До нормы по