Жребий пепла - Илья В. Попов

представить не мог, сколько могли стоить их услуги — и, наверное, оно и к лучшему, ибо, думается, подобную сумму он при всем желании не скопит и до конца жизни. Вначале Кенджи подстригли и тщательно выбрили, смазав кожу какими-то ароматными маслами. После чуть ли не силком запихали столь богатый завтрак, что его бы с трудом осилил и Шуноморо. А потом иноземные медики тщательно осмотрели его с головы до пят, выслушали ритм дыхание и стук сердца, заставили несколько раз пройтись из одного конца комнаты в другой, постоять на одной ноге и выполнить еще несколько простых упражнений, смысл которых, если честно, ускользал от его понимая; но куда ему до профессионалов своего дела.

Видимо, результат показался им вполне приемлемым, так как они, обменявшись парой реплик на родном языке, отвесили Кенджи по поклону и выскользнули наружу. Все, кроме одного — невысокий лысый старик с длинной, почти до колен бородой, задержавшись, вытащил из-за пазухи небольшой пузырек, сунул его Кенджи и жестами приказал выпить. Он последовал его примеру — и надо сказать, успел пожалеть об этом еще до того, как неизвестная микстура попала в желудок. Зелье оказалось до того пакостным и мерзким на вкус, что на глазах Кенджи невольно выступили слезы, нутро его охватил огонь, а сам он задался в громком кашле. Кенджи уже было подумал, что его попытались отравить — в последнее время список его недоброжелателей исправно пополнялся с каждым новым днем — но уже через мгновение вдруг с удивлением почувствовал, что все его полученные раны понемногу перестают ныть. Когда старик вышел вслед за своими коллегами, боль ушла окончательно и вместо нее Кенджи ощутил небывалый подъем сил и бодрость, словно бы накануне ночью он не дрался с бандой синоби, а спал как убитый в собственной постели.

В коридоре его ждало настоящее столпотворение и каждый — от личного телохранителя Каташи до дальнего родственника семьи Такэга, родство с которым уходило столь глубоко, что проще было считать его каким-нибудь троюродным дядей — стремился похлопать его по плечу, дать какое-либо напутствие или совет, спросить о самочувствии, а то и вовсе просто вопить во всю глотку, изображая боевой горн. В общем, когда Кенджи уселся в седло черного словно смоль скакуна — жеребца этого ему подарила лично госпожа Кин Кумо, и хоть с тех пор Кенджи и успел взять пару уроков верховой езды, но в роли наездника чувствовал себя слегка неуверенно — он уже почти оглох.

— Ну как, готов надрать сегодня пару задниц? — спросил Макото, что ехал от него по правую руку.

Несмотря на напускную браваду, выглядел он неважнецки: разбитая губа опухла почти вдвое, ставши похожей на перезрелую сливу, один глаз почти заплыл, а на коня он смог взгромоздиться только с помощью дружной работы разом нескольких слуг, так как еле-еле опирался на больную ногу. Но думается, они оба еще легко отделались.

— Конечно, — вздохнул Кенджи. — Жду не дождусь этого светлого момента.

На самом деле первый этап Турнира по сути являл собой демонстрацию всего, что умел каждый из его участников. Им не нужно было участвовать в каких-либо испытаниях или меряться силами в поединках друг с другом — только показать и зрителям, и судьям и даже соперникам на что ты способен; заставить первых раскрыть рты от изумления и сбить руки в восторженных аплодисментах, а последних — скрипеть зубами от зависти. Претендентов ограничивала разве что их фантазия — в разумных пределах, разумеется.

— Как я понимаю, ты до сих пор так и не решил, что именно будешь сегодня делать? — поинтересовался Макото.

— Не имею ни малейшего представления, — признался Кенджи.

— Попробуй повторить тот трюк, что ты провернул против Проклятых — ну с этими жуткими двойникам. Если честно, от них даже у меня мороз прошел по коже, бр-р-р… Правда, толку от них, конечно, было мало, но выглядело весьма эффектно, тут не поспоришь.

Неплохая идея — вот только прием этот требовал столько Воли, сколько Кенджи, выложившийся в последнем бою на полную, вряд ли бы смог собрать при всем желании, даже дай ему целый бочонок чудодейственного хонгского зелья. Но идти на попятную было уже поздно, лишних пару деньков на восстановление ему, разумеется, никто бы не предоставил, так что он решил импровизировать на месте; тем более, что ничего другого ему, увы, и не оставалось.

Турнир — во всяком случае первый его этап — проходил за городом, на специально огороженной для того территории, с которой срубили все деревья, выкорчевали пни и убрали камни. Как слышал Кенджи, так было далеко не всегда, но из-за нескольких инцидентов, чуть не приведших к трагедии — последней каплей стал маг земли седьмой ступени, что не рассчитал свои силы и чуть было не обрушил целый жилой квартал вместе с его жителями — зрелище ради всеобщей безопасности решили перенести за городские стены. В общем-то, мысль достаточно разумная, но из-за этого путь до ристалища предстоял неблизкий. И это еще они ехали верхом. Простолюдины же, кои могли нанять повозку или телегу лишь в мечтах и вынужденные добираться пешком, нередко выдвигались в путь еще до рассвета, дабы занять самые удобные места.

Поле, на котором и должно было развернуться главное действо, со всех сторон окружали выстроенные прямо на месте трибуны. Самые простецкие, расположенные под открытым небом, занимали люди победнее — мелкие лавочники, чиновники низшего пошиба, подмастерья и ученики, ронины и многие другие, едва-едва сводящие концы с концами путем честного и не очень заработка. Теснились они словно сельдь в бочке, но судя по громкому гвалту — которому отчасти способствовали кувшины, ходившие по рукам — вряд ли были тому расстроены.

Тех же, кто мог позволить себе чуть раскошелиться, ждали удобные широкие скамьи и натянутые над головами навесы, защищающие от солнца и непогоды. На самых шикарных местах, конечно же, можно было увидеть представителей Великих Домов, родичей и близких участников Турнира — вне зависимости от их богатства и происхождения, так как все расходы брали на себя столичные власти — процветающих купцов и прочих сильным мира сего. Меж их рядов даже сновала отдельная обслуга, носящая туда-сюда подносы, ломившиеся от еды и питья.

Самые бедные зрители — как правило, крестьяне, бродяги, странствующие монахи, нищие, дети и прочий простой люд — мужественно толкались на своих двоих перед галереями, между ними, вокруг; в общем, практически везде, где можно было приткнуться и увидеть состязание хоть одним глазком. Впрочем, не сказать, чтобы подобное положение вещей