Нехорошее место - Дин Кунц

Миновав входную дверь, они постояли в фойе, пока Джулия не достала из сумочки расческу и не причесала растрепанные ветром волосы. Еще одну остановку они сделали у столика регистратора, после чего направились в северный коридор первого этажа, где находилась комната Томаса.

Он занимал вторую от двери кровать, ближайшую к окнам, но не лежал на ней и не расположился в кресле. Когда они вошли в открытую дверь, он сидел за рабочим столом, общим для него и его соседа по комнате, Дерека. Склонившись над столом, вырезая ножницами фотографию из журнала, Томас одновременно казался громоздким и миниатюрным, толстым и тонким. Габариты тела никак не соответствовали эмоциональной хрупкости, и вот эта внутренняя слабость выходила наружу, показывая, что внешнее впечатление грузности и вроде бы силы обманчиво. Толстая шея, тяжелые круглые плечи, широкая спина, мощные, короткие руки и ноги придавали Томасу схожесть с гномом, но, когда он поворачивал голову, становилось ясно, что природа не подарила ему хитрое и смышленое лицо сказочного существа. Нет, лицо Томаса свидетельствовало о жестокой генетической судьбе и биологической трагедии.

— Джулия! — Он уронил ножницы и журнал, чуть не перевернул стол, так торопливо поднимался. Одет он был в мешковатые джинсы и зеленую клетчатую байковую рубашку. И казался на десять лет моложе своего истинного возраста. — Джулия, Джулия!

Джулия отпустила руку Бобби, вошла в комнату и протянула руки к брату.

— Привет, сладенький!

Томас спешил к ней, волоча ноги, словно в каблуки и подошвы было залито столько свинца, что он не мог оторвать их от пола. Двадцатилетний Томас, на десять лет младше Джулии, ростом был на четыре дюйма ниже, едва достигая пяти футов. Он родился с синдромом Дауна, и этот диагноз мог прочитать на его лице даже человек, не связанный с медициной: широкий, покатый лоб, вертикальные кожные складки, от которых глаза приобретали восточный разрез, плоская переносица, низко посаженные уши, голова, непропорционально маленькая в сравнении с телом. Остальные черты лица сглаженные, с нечеткими контурами, зачастую характерные для психически неполноценных людей. И хотя такое лицо больше подходило для выражения грусти и одиночества, теперь на нем отразилась удивительная улыбка, улыбка искренней радости и счастья.

Именно так действовал на Томаса приезд Джулии.

«Черт, да и на меня она действует точно так же», — подумал Бобби.

Чуть наклонившись, Джулия обняла брата, когда он подошел к ней, они постояли, прижавшись друг к другу.

— Как ты? — спросила она.

— Хорошо, — ответил Томас. — У меня все хорошо, — говорил он невнятно, но понять его не составляло труда, потому что язык у него не столь деформировался, как у некоторых больных СД [7]. Он был чуть больше, чем следовало, но не трескался и не вываливался изо рта. — У меня действительно все хорошо.

— Где Дерек?

— В гостях. В комнате по коридору. Он вернется. У меня действительно все хорошо. А у тебя?

— И у меня, сладенький. Все отлично.

— И у меня отлично. Я люблю тебя, Джулия! — радостно воскликнул Томас, потому что с Джулией он напрочь лишался застенчивости, которой хватало при общении с кем-либо еще. — Я так сильно тебя люблю.

— Я тоже люблю тебя, Томас.

— Я боялся… может, ты не приедешь.

— Но я же всегда приезжала.

— Всегда, — согласился он. Наконец-то отпустил сестру, высунулся из-за нее. — Привет, Бобби.

— Привет, Томас. Ты отлично выглядишь.

— Правда?

— Чтоб мне умереть, если я вру.

Томас рассмеялся. Сказал Джулии: «Он такой веселый».

— Меня тоже обнимут? — спросил Бобби. — Или я так и буду стоять с распростертыми руками, пока кто-то не примет меня за вешалку?

С неохотой Томас отошел от Джулии. Обнялся с Бобби. Даже после всех этих лет Томас все еще не чувствовал себя комфортно в компании с Бобби, и не потому, что они недолюбливали друг друга или между ними пробежала черная кошка. Просто Томас не любил перемен и привыкал к ним очень уж медленно. По прошествии семи лет замужество сестры оставалось для него переменой, к которой он все еще продолжал привыкать.

«Но он меня любит, — подумал Бобби, — возможно, так же сильно, как я — его».

Любить больных СД не составляло труда, особенно после того, как человек переступал через жалость, которую они вызывали, потому что в большинстве своем их отличали наивность и простодушие, которые располагали к себе. Если исключить застенчивость, вызванную осознанием, что они не такие, как все, больные СД обычно более прямолинейны, более честны, чем здоровые люди, не способны на социальные игры и интриги, которые так портят взаимоотношения «обычных» людей. Прошлым летом здесь же, в «Сиело Виста», мать одного из пациентов сказала Бобби: «Иногда, наблюдая за ними, я думаю, что есть в них какая-то мягкость, какая-то особая доброта, благодаря которой они ближе к Богу, чем любой из нас». И Бобби чувствовал правоту ее слов, обнимая Томаса и глядя сверху вниз на его доброе, обрюзгшее лицо.

— Мы помешали тебе сочинять стихотворение? — спросила Джулия.

Томас отпустил Бобби и поспешил к столу, где Джулия смотрела на журнал, из которого в момент их прихода он вырезал картинку. Открыл альбом, с которым работал, четырнадцать других, заполненных его произведениями, стояли в книжном шкафу у его кровати, и указал на двухстраничный разворот, полностью заполненный приклеенными вырезанными фотографиями, расположенными группами по нескольку рядов, как стихотворные строфы.

— Это вчерашнее. Закончил вчера, — объяснил Томас. — Отняло у меня много времени, давалось очень трудно, но зато получилось… как надо.

Четырьмя или пятью годами раньше Томас решил, что хочет стать поэтом, таким же, как какой-то человек, которого он увидел в телевизоре и пришел в восторг. Степень умственной неполноценности среди больных синдромом Дауна сильно разнилась, от легкой до полного слабоумия. Томас был, конечно, умнее многих, но не мог научиться читать, а писал, да и то с трудом, только собственное имя. Но его это не остановило. Он попросил бумагу, клей, альбом и много старых журналов. Поскольку он редко о чем-то просил, а Джулия сдвинула бы горы, лишь бы ее брат получил все, что ему требовалось, очень скоро пожелания Томаса были выполнены. «Разные журналы, — сказал он, — с красивыми картинками… но и со страшными тоже… со всякими». Из «Тайм», «Ньюсуик», «Лайф», «Хот Рок», «Омни», «Севентин» и дюжины журналов других наименований он вырезал целые картинки и части картинок, раскладывал и приклеивал их так, словно они были словами, создавая некие последовательности образов, которые значили для него что-то важное. Некоторые из «стихотворений» состояли из пяти картинок, на другие уходили сотни, причем, приклеенные, они действительно напоминали целые поэмы, написанные белым стихом.