Вечный союз - Уильям Форстен

– Издайте законы, которые будут гарантировать вашим семьям сохранение того, чем они владеют, в обмен на свободу для всех. Мы можем помочь вам в разработке таких законов. Можно было бы избрать две группы представителей – одну из патрициев, другую из простых людей, как это было в вашем Древнем Риме или в стране вроде нашей, которая называется Англией. И закон будет считаться принятым только в том случае, если обе группы представителей согласятся с ним. Это будет справедливо по отношению ко всем. Каждая из этих групп может выдвинуть своего консула, чтобы они правили вдвоем по соглашению друг с другом.

Винсент клял себя за эти слова, ибо таким образом власть земельной аристократии увековечивалась. «Если бы меня услышал Том Джефферсон, – печально думал молодой человек, – он, наверное, растерзал бы меня». Оказалось, что быть последовательным аболиционистом гораздо труднее, чем это ему раньше представлялось.

– У нас еще будет достаточно времени, чтобы обсудить эти вопросы, – сказал Марк, видя, что из сената выходят ликторы со своими фасциями и выстраиваются в две шеренги на ступенях для встречи первого консула. – Сейчас меня ждут неотложные дела. Поговорим об этом вечером. – Марк начал подниматься по ступеням, но обернулся к Винсенту: – Жара невыносимая. Почему бы вам не сходить в бани?

– Я предпочитаю вернуться в ваш дом, – сдержанно ответил Винсент. Марк со смехом прошествовал в сенат.

Винсент же, покачав головой, отмахнулся от раба, пытавшегося раскрыть над ним зонтик от солнца, и решительным шагом направился в апартаменты, отведенные ему во дворце консула.

«Не все сразу, – говорил он себе. – Пускай аристократия пока оставит себе свои земли. Но года через два все будет решать не земледелие, а индустриализация. Когда железная дорога дойдет до Китая и Ниппона, Рим станет крупным центром новых отраслей промышленности. Этот процесс захватит всех тружеников, включая освобожденных рабов, и явится основой процветания государства. Внедрение сельскохозяйственной техники освободит большое количество рабочих рук для развивающейся промышленности, как это произошло на Руси. (Главная хитрость при этом – поддерживать в патрициях убеждение, что участвовать во всех этих новшествах ниже их достоинства, и тогда они увянут на корню, подобно английской аристократии.)».

Эта мысль несколько успокоила Винсента, и тут он осознал, что уже какое-то время находится в тени. Раб потихоньку подкрался к нему сзади и распустил-таки над ним этот проклятый зонт.

– Убери эту мерзость! – завопил Винсент, и напуганный раб тут же подчинился.

«Опять я ругаюсь, – укорил себя Винсент. – Давно пора избавиться от этой привычки».

– Как тебя зовут? – спросил он раба.

– Юлий, благородный господин. Я слуга в доме первого консула.

Раб был почти такого же роста, как и он сам, отметил Винсент с удовлетворением. Почти все в Риме были ниже и тщедушнее русских. Виски Юлия начинали седеть, потемневшее от загара лицо было изборождено морщинами. Руки его были худыми, но мускулистыми, на них заметно выступали вены. Юлий взирал на Винсента с благоговением, как на бога, и молодой человек чувствовал себя неловко.

– Что ты знаешь обо мне? – спросил он раба.

– Я знаю, что ты истребитель тугар и новый хозяин Руси, самый благородный из всех.

Винсент расхохотался, и Юлий тоже робко улыбнулся, явно испытывая облегчение оттого, что сумел ответить правильно.

– У тебя есть семья, Юлий?

– Да, благородный господин. У меня есть жена Кальпурния и четверо детей.

– А моя жена только что родила двойню – двух девочек, – объявил Винсент с гордостью и вытащил миниатюрный групповой портрет своего семейства, подаренный ему Эндрю после церемонии открытия новой железнодорожной линии.

Поглядев на портрет, Юлий почтительно улыбнулся.

– Да благословят их боги, как и тебя самого, – произнес он.

Винсент разозлился. Этот человек был так запуган, что не мог говорить с ним без подобострастия. Достав носовой платок, Винсент вытер пот со лба, и тут у него родилась неплохая идея.

Улыбнувшись, он положил руку на плечо раба:

– Пойдем во дворец, Юлий, найдем там подходящее местечко в моих апартаментах и разопьем бутылочку вина.

– Ты собираешься пить со мной, благородный господин? – спросил Юлий, не веря своим ушам.

– Ну да. А что тут такого? Мне кажется, от полбутылки вина с тобой ничего не случится.

– Но я же слуга, я должен только носить за тобой зонтик и быть твоим телохранителем.

– Ну и что?! Там, откуда я родом, это вовсе не означает, что при этом нам нельзя выпить на двоих. Слушай, а твоя Кальпурния умеет готовить?

– Кальпурния готовит очень хорошо. Она работает поваром на кухне моего хозяина.

– Тогда давай сначала немножко выпьем, а потом попросим ее приготовить для нас что-нибудь вкусненькое и поедим прямо у нее на кухне.

Юлий смотрел на него разинув рот. – Но, благородный господин, ты гость благородного Марка и должен есть за его столом, а не вместе с рабами!

– Пусть это тебя не волнует, – отозвался Винсент, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. Выдавив из себя улыбку, он положил руку Юлию на плечо, и тут раб впервые искренне улыбнулся ему в ответ.

Винсент убеждал себя, что мысль о выпивке пришла ему в голову только потому, что он искал повод поговорить с простыми людьми и узнать, как они относятся к приезду русских. Но в глубине души он сознавал, что опять поддался пагубному искушению. Ругаться он, возможно, когда-нибудь и отучится, но вино, черт бы его побрал, приобрело для него несомненную притягательность после нескольких вечеров в компании Пэта О'Дональда. Думая о том, как отнеслись бы его родители, не говоря уже об отцах Церкви, к его очередному нарушению обета воздержания, Винсент терзался угрызениями совести. Он живо представил себе, как из-за угла появляется старший куратор и с негодующим воплем тащит его за ухо прочь.

– Чему ты улыбаешься, благородный господин? – спросил Юлий, не в силах сдержать любопытство.

– Боюсь, я не смог бы объяснить этого тебе, как бы ни старался, – ответил Винсент.

Поднявшись по белым ступеням дворца, он оглянулся на залитую солнцем площадь. Время приближалось к полудню, и в самом воздухе, казалось, было разлито что-то расслабляющее. Торговцы заперли свои лавки, окна в домах были закрыты ставнями, чтобы не впускать зной. Все жители, кроме рабов, никогда не прекращавших работы, попрятались в своих двориках или в банях в ожидании часа, когда придет вечерняя прохлада.

Винсент провел рукой за воротником, и ему показалось, что он насквозь пропитался потом. Сморщив нос, он почувствовал, что издает явственный неприятный запах.

– Юлий…

– Да, благородный господин?

– Нельзя ли, прежде чем мы начнем пить и есть, устроить для меня ванну и привести в порядок мою одежду?

– Конечно, господин. – Сложив зонтик, Юлий жестом пригласил Винсента во дворец.

Тяжелая бронзовая дверь парадного входа распахнулись при приближении Винсента будто сама собой, и он ощутил что-то вроде приятного волнения, хотя прекрасно знал, что за дверью стоят двое слуг, чьей единственной обязанностью является открывать и закрывать ее. Невольно он подумал и о том, каким расточительством является подобное использование рабочей силы.

Юлий поспешил вперед и быстро прошептал что-то мажордому. Тот сразу же отправился отдать распоряжения. Под арками галереи, ведущей во внутренний дворик, царила благословенная прохлада, и Винсент снял картуз и расстегнул воротник.

Во дворике был разбит пышный сад площадью не менее тридцати квадратных ярдов. Яркие цветы источали благоухание, деревья сгибались под тяжестью восхитительных плодов розоватого цвета, которые до сих пор ему нигде не попадались. Сад был наполнен легкой дымкой водяных брызг, и, подняв голову, Винсент увидел, что весь он перекрыт решеткой из тонких трубок, прикрепленной выше второго этажа. Он знал, что в подвальном помещении целая бригада рабов качает насосы, подавая через эти трубки под давлением воду, которая разбрызгивается через тысячи крохотных отверстий в трубках, охлаждая и освежая воздух. Винсент наслаждался результатами их трудов и в то же время испытывал угрызения совести, не в силах забыть, что люди надрываются, доставляя ему это минутное удовольствие.

На шестах был натянут большой тент, дававший защиту от палящего солнца. Лучи его, проникая сквозь ткань, создавали мягкое, рассеянное освещение. Второй этаж был огражден по всему периметру дворика колоннадой с темными полированными деревянными перилами, которая радовала глаз своей идеальной симметрией. «И все это великолепие создано для одного человека», – с сожалением думал Винсент. Он чувствовал пустоту этого жилища, словно отражавшую внутреннюю пустоту самого хозяина, которую не могла заполнить целая сотня людей, работавших здесь и исполнявших все его прихоти.