Отдай мне сына (СИ) - Багирова Александра

Это все я узнаю позже… а тогда я не знал, ощущал… всю ее боль, отчаяние и страх, я проживал это вместе с ней. Наша связь еще никогда не ощущалась так остро, на грани… Нити рвались… но я не хотел это понимать, не мог принять.

Выпрыгнул на перроне. Звонок Славы. Рука дрожит, едва могу принять вызов.

— Ник, без психов, никакой самодеятельности, — говорит хрипло.

— Угу. Не тяни, — а у самого черные круги перед глазами.

— Ее нашли. В больнице она. В лесу перемерзла, долго пряталась. Преждевременные роды. Осложнения, — говорит медленно, коротко, — Я тебе скину адрес. Врач вынесет детей. Благодаришь и уходишь. Все.

— А Василиса?! Предлагаешь ее там оставить?! — не сдерживаюсь и все же перехожу на крик.

— Пока ее нельзя транспортировать. Там Лев. Он тоже ее нашел. Понимаешь?! Не пори горячку, иначе я не смогу тебе помочь! — тоже повышает голос.

— Нет! Я не могу! Не оставлю ее!

— Ник! Мы ее заберем… позже. Сейчас дети. Все договорено. Потом будет поздно.

— Ясно, — скриплю зубами.

— Пообещай, что все сделаешь, как я говорю! Или… Ник, я все отменю. На кону не только ты… я многим рискую… Я должна быть уверена, — впервые ее голос дрогнул. За свою шкуру змеюка переживает.

— Обещаю, — говорю глухо. Выбора нет.

Потом я пойму, что это был настоящий тупик. Судьба вмешалась и все решила за нас…

Славка скинула адрес. Вечер. Дождь. Такси привозит меня к захудалой больничке. Иду на задний двор. Прячусь в кустах. Смотрю на окна серого, обветшалого здания…Там где-то мучается моя голубка. Ее боль… как же она ощутима. Меня выкручивает так, что не могу устоять на ногах, падаю в сырую, пожухлую траву, закусываю руку, чтобы не завыть в голос. Такое ощущение, что тело разрывает на части. Беспомощность…

Хочется ворваться в здание, разогнать там всех, забрать ее боль себе. Обнять любимую, родную, единственную…

Но я не могу этого сделать. Между нами всегда что-то стоит…

Никогда полностью вместе, всегда через преграды, всегда ложь и боль. Но возможность быть с ней, хотя бы краткие мгновения, за это можно вытерпеть все…

Когда мир затмевает боль — время останавливается. Прихожу в себя только когда вижу врача со свертком в руках. Озирается по сторонам. Втягивает голову в плечи. Маленький, щуплый, неприятный тип. Идет ко мне. Чую как он него пахнет страхом.

Выхожу ему на встречу.

— Как обещал, вот пацан, — отдает мне конвертик. Воздух застревает в горле, ощущаю тепло своего сына. Глаза наполняются чем-то пекучим, режущим, словно кто битого стекла в них насыпал.

А потом с размаху, рукоять ржавого ножа прямо в сердце. Но нет. Я еще не чувствую боль, еще надежда дает силу.

— А женщина? Второй ребенок? — спрашиваю и хватаю его одной рукой за полу халата.

Он долго пугливо смотрит мне в глаза. Губы дрожат. Не решается озвучить. И у меня внутри тикают секунды до приговора. Безжалостного… Он обжалованию не подлежит.

— Не выжили, — говорит едва слышно. Опускает голову, мог бы как страус в землю ее спрятал.

Вот он прицельный выстрел в сердце. Так чтоб на маленькие куски, и я ощущал как каждый кусочек бьется в нестерпимой агонии.

— Ясно, — бросаю и отворачиваюсь.

Если сейчас не уйду, врачу не жить.

Сын спасает. Понимаю — должен сберечь сокровище. Нельзя мне во все тяжкие. Никак нельзя. Ради него должен выстоять.

Глава 27

Что до этого я знал о боли? Абсолютно ничего. Это все были такие мелочи по сравнению с черной разъедающей пустотой, что стала меня пожирать. Это дикая агония беспросветной потери.

Я ощущал каждую часть своего тела, как организм продолжает функционировать, как запущенный механизм, и ежесекундно сгорает от боли… Дикой, отчаянной, неконтролируемой. Она никогда не затихает, она со мной всегда, навечно.

Я мог сто раз твердить себе, что Василиса не достойна, что она крутила мной, играла в игры… Это все не важно, все меркнет, перед одним черным фактом — ее больше нет. Голубка не расправит крылья, не прилетит ко мне, лукаво не улыбнется… Я больше никогда не буду парить в небесах, потому что она унесла с собой мое небо, я погиб там в род зале вместе с ней. Из меня вытекала жизнь, стремительно и болезненно, я чувствовал, как сгораю, как мир меркнет…

Я двигался, что-то делал, даже общался с людьми, заботился о сыне… Только это все пустое, я не был вместе с ней, но и без нее перестал жить.

Ослабленный организм голодом и холодом, преждевременные роды, она не справилась… Ушла и унесла с собой нашу дочь. Лев был там, в больнице. И за это я его ненавидел еще сильнее. Он на правах мужа был рядом в последние минуты ее жизни.

А я никто… мне нельзя к ней… моя участь вонючий двор и взгляд на окна… где умирала любимая…

Если бы я знал… я бы прорвался. Я бы обнял… Держал ее за руку… не дал уйти. Я бы не позволил ей оставить нас!

«Если бы»… ничего не вернуть. События не отмотать назад… Мне надо смириться, принять…

КАК?

— Только попробуй мне что-то вытворить! — Слава бьет меня по лицу. Еще и еще…

Глупая… разве это что-то изменит? Хочет вернуть меня в мир живых? Разве не понимает, что мне там больше нет места.

— Оставь меня, — грубо отталкиваю ее.

— Отпусти ее, Ник!

— Хочу на похороны! Хочу видеть свою Василису и дочь! Мне надо их обнять… в последний раз, — смотрю на нее и ничего не вижу. Чернота и боль, она разрывает меня, режет медленно, мучительно… ни на секунду не останавливается… Кажется все, предел… больше не вынесу, но нет… с каждой минутой все больнее, по нарастающей.

— Приди в себя! Хватит сходить с ума! Мы отомстим, Ник! — подходит ко мне, трясет за плечи. — Слышишь меня!

— Хочу ее видеть… Славааа… — протяжно вою.

— Пусть останется в твоей памяти иной… живой… не надо такой… — в змеиных глазах тревога.

Славка обеспокоена. Примчалась ко мне. Нашла няньку для сына. Не отходит от меня. Но я медленно погибаю, мне не до анализа поведения змеюки.

— Мне надо попрощаться… я не успел… не спас… мне надо…

— Надо ему. Псих. Себя угробить! О сыне бы подумал! Ему отец нужен! — повышает голос. Ее тоже колотит. К чему бы это?

— А ты много думала, когда от дочери в роддоме отказалась? Когда твой ребенок милостыню просил, ты о ней много думала? И сейчас ты… ты… Слава… даешь мне советы! — я бессознательно бью ее словесно. Моя боль помимо воли выливается на всех, кто рядом… ее слишком много, один не могу вынести…

— Ты попадешь на похороны, — говорит на удивление спокойно. — Только попробуй там начудить, — острые ногти впиваются мне в щеку, до крови. Смотрит мне в глаза, пробивается сквозь тьму агонии, — Давай бей сильнее, если думаешь, что легче станет, — в этот момент я на секунду, всего на одну секунду заглянул к ней в душу. Она позволила… я содрогнулся, отпрыгнул в сторону.

Мне никогда не забыть увиденного там…

Это помогло. Позволило быстрее научиться жить с извечной болью. Осознать, что мое пребывание на этой земле продолжается.

Славка выполнила мою просьбу. Я стоял в парике и приклеенной бородой в толпе и смотрел, как куча неизвестных мне людей прощаются с Василисой. Похороны пафосные, помпезные… отвратительно… больно… невыносимо…

Лев стоит на коленях перед гробом, его фоткают журналисты. Папаша разыгрывал трагедию, ему верят, сочувствуют…

А ведь это существо даже не забрало тело девочки. Мою дочь утилизировали… как биологический материал… КАК? За это он тоже ответит. Словно и не было маленькой крохи… По его приказу… Тут Слава ничего не могла сделать… Лев находился в больнице, он указывал, у него были все права, он считался отцом…

— Тебе отдали живого сына. Это сверх того, что я могла сделать, — сказала Славка. — Ты хоть представляешь, как я рисковала попасться Льву в лапы?!

Моя дочь…я даже не могу ее похоронить. Проститься… И изменить ничего не могу. Черная безысходность…

Я смотрел на голубку и просил у нее прощения, что не успел, что не спас, за дочь…

Василиса… бледная и прекрасная… она лежала там в гробу… И я не мог даже подойти… поцеловать ее на прощанье… Такая прекрасная, словно спит… вот сейчас она откроет глаза, мир озарится ее синевой… она взлетит… Не мог прерваться полет моей голубки! Нет!