Полтавское сражение. И грянул бой - Андрей Серба

— Немало, — протянул Александр Данилович. — Такой подмогой шведский король весьма доволен будет. Но думаю, что вряд ли нам стоит доставлять ему сию радость. Как мыслишь, полковник? — обратился он к Голоте.

— Держусь той же думки. И не столько король Карл будет рад солдатам, сколько обозу. У него уже закончился провиант и фураж, на исходе порох, так что, не дождавшись Левенгауптовой подмоги и обоза, неприятелю придется отменить поход на Москву и думать о зимовке на белой Руси или Украине. Мыслю, что никак нельзя позволить шведам соединиться, а тем паче оставлять Левенгаупта у себя в тылу. Бить его надобно, и чем скорее, тем лучше.

Меншиков сунул трубку в рот, довольно прищурился.

— Верно молвишь, полковник, большую угрозу таит для нас Левенгаупт, а потому и меры супротив него следует принимать немедля. — Александр Данилович нагнулся над столом, ткнул в разложенную карту чубуком трубки. — Сейчас на берегах реки Ипуть король Карл собирает воедино свою доселе разбросанную армию и решает, куда двигаться дальше: к Смоленску и затем на Москву, или на юг, в Украину.

Меншиков замолчал, сделал глубокую затяжку. Выпустил из ноздрей дым и продолжил:

— Дорога на Смоленск шведам надежно перекрыта, вслед Карлу, куда бы он не двинулся, будет пущен Шереметев с армией. Ну а Левенгауптом государь велел заняться мне. Но первым для разведки навстречу генералу поскачешь со своими казаками ты, полковник.

— Каковы силы выставляет государь супротив Левенгаупта?

— Под моим началом корволант — летучий отряд: семь тысяч кавалерии и пять тысяч пехоты, которую я також посажу на коней. Для усиления отряда мне приданы тридцать орудий полковой артиллерии на конной тяге.

— Мои разъезды отправятся в путь сегодня же. Но прежде нежели покинуть тебя, князь, дозволь спросить: что гетман отписал государю о появлении своих сердюков у Левенгаупта?

— Измена, — равнодушно ответил Меншиков. — Полковник Тетеря и есаул Недоля, взбунтовавшие их, были тайными сотоварищами казненного Кочубея. И дабы держать казаков в повиновении и не допустить новых крамол, гетман и находится сейчас Не при царевом войске, а на Украине. Государь собственноручно отписал ему, что от него куда больше пользы в удержании своих, нежели в войне со шведами. Гетман стар и немощен, ему ли водить казаков в бой?

Меншиков оперся обеими руками о стол, глянул на Голоту:

— А теперь ступай. И знай, что хотя корволантом поручено командовать мне, всей кампанией по разгрому хваленого Левенгаупта будет руководить сам государь.

И давая понять, что разговор окончен, он склонился над картой, подвинув к себе линейку с карандашом...

Выйдя от Меншикова, Голота не спеша направился к видневшимся на опушке недалекого леса кострам. Глядя со стороны на этого высокого, совершенно седого, слегка сутулящегося и заметно припадающего на левую ногу старика, мало кто мог сразу узнать в нем когда-то лихого, бесстрашного, известного всей Украине батьку-полковника.

Все было у Голоты: громкая слава и богатство, верные друзья и богатырская сила, но имел он и врага-завистника — гетмана Мазепу. Его постоянные жалобы и доносы царю на своевольного полковника, друга-побратима другого злейшего недруга Мазепы, хвастовского полковника Палия, в конце концов сделали свое дело: Голота был схвачен, закован в железо и сослан в Сибирь. Там он находился до тех пор, покуда двадцать тысяч украинских казаков не были направлены на войну со шведами в Лифляндию и царю для командования ими не потребовалась старшина, пользующаяся в казачьей среде непререкаемым авторитетом.

Одним из таких людей был Голота, с чьей боевой славой и популярностью вряд ли кто мог на Украине соперничать. Поскольку вина опального полковника не была доказана, сыск по делу схваченных вместе с ним его товарищей тоже ничего не дал, Голота был возвращен из ссылки, обласкан царским любимцем князем Меншиковым, ему вернули все ранее отнятые чины и звания.

Вначале Голота командовал казачьим полком в Лифляндии, а совсем недавно был отозван в непосредственное подчинение Меншикова и стал его правой рукой по делам Украины, в пределы которой со дня на день мог вторгнуться шведский король. Но не прошли бесследно для Голоты долгие годы в Сибири: трескучие морозы и злые вьюги выбелили волосы, подневольный тяжкий труд в острогах согнул спину и отобрал силу, пудовые оковы-кандалы стерли до костей ноги и руки, а постепенно бередящие сердце горечь обиды и жажда мести иссушили душу. Кто знает, смог ли до конца забыть о своих незаслуженных страданиях гордый полковник, неведомо, простил ли он обидчикам свои унижения, но России — а может, Украине, с которой та связала свою судьбу? — он служил честно, отличившись во многих сражениях в Лифляндии, а сейчас взвалив на свои плечи всю тяжесть далеко не простых казачьих дел на всей Украине.

У одного из костров Голота остановился, устало опустился на предложенное казаком-джурой седло. Некоторое время, раскуривая люльку, задумчиво смотрел на пламя, затем, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Полковник и сотник, я к вам от князя Александра Даниловича. Пересаживайтесь ко мне ближе.

Тотчас несколько человек, сидевших вокруг огня, поднялись и молча растаяли в темноте, оставив у костра лишь тех двоих, которых назвал Голота.

Полковник Диброва был высок и статен, на молодом, красивом, по-девичьи румяном лице выделялись большие внимательные глаза и черные усы. Совсем недавно в Лифляндии Диброва был простым сотником и возвратился на Украину раненым. Прослышав о приближении шведской армии к границам Гетманщины, он, не долечившись, покинул родовой хутор и примкнул к русскому войску. Его воинское умение и личная отвага, проявленные в боях, обратили на себя внимание Меншикова, и по ходатайству князя перед царем Диброва получил чин украинского полковника и звание потомственного русского дворянина.

— Полковник, первое слово к тебе.

Красивое лицо Дибровы напряглось.

— Слухаю тебя, батько.

Молодой полковник был не только красив, но и умен: он прекрасно понимал, что мало получить полковничий пернач из царских рук, главное — суметь удержать его в своих. Для этого требовалось многое, но прежде всего уважение в казачьей среде. И широко известный всей Украине полковник Голота являлся как раз тем человеком, близость к которому могла принести славу и его имени, а богатейший боевой опыт старого казака мог многому научить.

— Сколько у нас сейчас сабель, полковник?

— Около тысячи, батько.

— Небогато. Но ничего, я отправил гонцов к своим старым побратимам. Верю, что они отзовутся на мой клич и снова слетятся ко мне. А покуда, полковник, бери всех, кто уже есть, под свое начало и готовь к походу: не сегодня-завтра с царским войском Двинемся на генерала Левенгаупта.

— Благодарю, батько, — дрогнувшим голосом произнес Диброва, опуская радостно заблестевшие глаза.

А Голота уже смотрел на второго казака. Невысокий, плотный, со скуластым, потемневшим от ветра и зноя лицом, с добела выгоревшими на солнце усами и бровями, в простой серой свитке и грубых, смазанных по-казачьему обычаю смальцем чоботах, он ничем не отличался от рядового казака. Лишь большой алый бант на эфесе длинной турецкой сабли выдавал его принадлежность к казачьей старшине. Это был сотник Зловы-Витер, старый соратник Голоты, ускользнувший в свое время из рук сердюков Мазепы и сразу же, лишь услышал о возвращении полковника на Украину, явившийся к нему.

— Твоих хлопцев, сотник, знаю сам не первый год: каждый из них десятка других стоит. Поэтому, друже, ты не станешь ждать выступления царских войск, а сегодня же вечером поскачешь навстречу Левенгаупту и будешь виться вокруг него, не спуская глаз. И еще одно дело будет к тебе. Помнишь ли сотника Ивана Недолю, своего стародавнего друга-побратима?

На лбу Зловы-Витра появились две глубокие морщины, он отвел взгляд в сторону.

— Помню, батько, да только разошлись наши с ним пути-дорожки. Пригрелся твой бывший сотник и мой побратим у гетмана, стал есаулом его сердюков. А я до сей поры не простил Мазепе своих прежних обид.

— Знаю, друже. Молвлю даже то, чего ты еще не ведаешь. Три дня назад прибыл полковой есаул Иван Недоля со своим полковником Тетерей к генералу Левенгаупту и стал служить шведам. Мазепа отписал царю, что Недоля изменил-де России потому, что втайне был сподвижником покойных Кочубея и Искры. Но не верю я этому. Хитрит лукавый гетман... мыслю, что его волю исполняет мой бывший сотник. И не столько он, сколько полковник Тетеря, ближайший поверенный Мазепы по злому умыслу супротив Украины и России. Потому написал я Недоле грамоту, в которой зову его снова честно, как прежде, служить Отчизне. А ты, друже, найдешь человека, который смог бы доставить это послание Недоле.

— Сыскать человека не мудрено, — угрюмо произнес сотник, — да будет ли от грамоты прок?