Соль земли. О главных монашеских Oрденах - Андре Фроссар

верностью доносят до Фомы свои впечатления, и хотя некоторые из них сомнительны или неполны, он не считает своим долгом, получая от почтальона почту, обзывать его дураком. Он не страдает странным недугом рассудка, который побуждает современного мыслителя застревать перед зеркалом, твердя: «Я мыслю… я мыслю…» в постоянно обманутой надежде услышать от своего отражения торжествующий возглас: «Значит ты существуешь!» Фома Аквинат предпочитает смотреть в окно, даже если быки давно приземлились, и завязать с природой доверчивый разговор, как между детьми одного Отца. Эта способность беседовать с предметами у нас была отнята, или мы сами ее потеряли, так же как в настоящее время мы теряем возможность и даже самую охоту к взаимопониманию.

Поскольку мысль Фомы не знает ни одного естественного врага ни на земле, ни на небесах, его взор всегда дружелюбен, потому что в любом человеке всегда достаточно правдивости, чтобы завоевать дружбу ума, находящегося в мире с самим собой. Читатель «Сумма теологика» приходит в восхищение, видя, что столько языческих авторов вносят свой вклад в это сооружение и посмертно участвуют в главнейшем произведении средневекового богословия. Аристотель, заново продуманный «ангелоподобным учителем», говорит по-христиански как никто, и не скоро поблекнет эта картина, где глубочайший языческий философ прислуживает за обедней величайшего католического богослова. (Доминиканцы наших дней были бы не прочь, чтобы Карл Маркс согласился оказать им ту же услугу). Некоторые из своих принципов Фома взял у грека, но он отправился бы за ними и к пирамидам, или за великую китайскую стену; малейшее слово, отдающее истиной, позвало бы его в путь-дорогу, ибо он знал, что самая малая частица истины, схваченная твердой рукой, выдает ее всю; эта несшитая одежда выткана целиком.

* * *

Приглашенный однажды к столу Людовика Святого, Фома вдруг вышел из своего молчания, и, к изумлению гостей, смущенных таким нарушением этикета, тяжело стукнул кулаком по столу, воскликнув:

«Вот, как покончить с манихеями!»

Фома Аквинат продолжал свои размышления даже в присутствии королей, он возвышался над землей, не обращая на них никакого внимания, или с простотой обращался за цитатами к семнадцативековой древности, как поворачиваются, чтобы взять с полки книгу. Он никогда не заботился о своем положении в мире, в пространстве или во времени. У нас больше нет такого прекрасного чувства вечности: мы ощущаем лишь Историю, — оптимистический идол, глотающий своих зачарованных приверженцев. Необходим удар кулаком по столу сыновей св. Доминика, который пробудил бы нас к Истине. Ибо она, — а не История — создает доминиканца.

Глава XIV

Процесс иезуита

В 1610 году, выступая в качестве сверхштатного трибунала Святой Инквизиции, досточтимые члены Парижского парламента объявили Общество Иисуса «достойным ненависти и дьявольским, совратителем юношества и врагом короля и государства». В момент, когда парламентские богословы разили Общество Иисуса этой анафемой, оно уже имело за плечами 70 лет существования и его сатанинский характер все еще ускользал от бдительности Церкви.

Но — для того, чтобы открыть ей глаза — последовали и другие осуждения, например, мнение д'Аламбера в статье Энциклопедии, которая начинается панегириком («ни одно религиозное общество не может похвалиться столь большим числом знаменитостей в области науки и искусства») и заканчивается обвинительной речью: «Нет такого злодеяния, какого не совершила бы эта порода людей. Добавлю, что нет такой ложной доктрины, какой она не учила бы». К запаху серы, обнаруженному парижским парламентом, примешивается душок уголовщины. Мишлэ, в лекциях во Французской Академии Наук, довершил портрет обвиняемого:

«Техника иезуитов была активной и мощной. Но она не произвела ничего живого. Ни одного человека за триста лет! В чем природа иезуита? Ее нет. Он пригоден на все: машина. Нет — вы не пришли из прошлого! Нет — вы не относитесь и к настоящему. Существуете ли вы? Нет. У вас только видимость существования. Если кто-то будет настаивать, если кому-то надо, чтобы вы были чем-то, я соглашусь, что вы — старое военное орудие, брандер эпохи Филиппа II!»

Нить утверждений несколько запутана, но приговор ясен: эти «знаменитости в науках и искусствах» (д'Аламбер), запятнанные преступлениями (научными и даже художественными), совратители юношества (парижский парламент), не люди (Мишлэ), но самое большее — обломки непобедимой Армады, не принадлежащие ни к прошлому, ни к настоящему. Да будут они извергнуты из рода человеческого!

По счастью имеются и смягчающие обстоятельства, что подтверждается следующим прекрасным свидетельством:

«Что видел я у иезуитов в течение семи лет, проведенных в их заведении? Жизнь самую трудолюбивую, самую воздержанную, в любое время поглощенную то заботами о нас, то исполнением обязанностей своей суровой профессии. Призываю в свидетели этому тысячи подобных мне воспитанников. Опровергнуть меня не сможет ни один».

Это удостоверение в добронравии весьма усложняет дело и стоящей под ним подписи достаточно, чтобы кассировать процесс: Франсуа-Мари Аруэ, по своему псевдониму — Вольтер.

* * *

Для большинства смертных, которых иезуитское воспитание не совратило, как несчастную молодежь 1610 года, и не преисполнило благодарности как Вольтера, иезуит и его Общество представляет тройную тайну честолюбия, могущества и смирения, выведенную раз и навсегда Александром Дюма («Виконт де Бражелон») в образе дворянина Арамиса, монастырского мушкетера, альковного аббата и генерала Общества Иисуса. Гениальный интриган, облеченный непомерным могуществом, этот генерал иезуитов, как его описывает Александр Дюма, склонен к заговорам и переодеваниям, главным образом в рубище нищего, которое при случае оттеняет великолепие его мощи. Не имея постоянного жилья, он обходит свет, связывая тайные нити своей политики, один только способный разобраться в лабиринте собственных махинаций и обладая в качестве единственного знака своего достоинства перстнем, таинственная оправа которого производит молниеносные потрясения. При первом блеске грозного кольца, пораженного члена Общества сразу бросает в дрожь, зрачки расширяются, волосы встают дыбом, постепенно всякая жизнь покидает его оледеневшие члены; он бледнеет, цепенеет, как труп, и в конце концов делается похожим на иезуита Мишлэ; он не относится ни к прошлому, ни к настоящему, это уже не человек, а всего лишь монолитный кусок застывшего послушания.

ПОДГОТОВКА ИЕЗУИТА

«Probatio»: 2 года монашеской жизни. Общий экзамен. Минимальный возраст: 19 лет.

«Juvenat»: 2 года. Общеобразовательные курсы. Малые обеты.

Философия и естественные науки (3 года). Монашеская жизнь.

«Регенство» (примерно 3 года). Деятельная жизнь, начало преподавания.

Богословие: 4 года. Рукоположение (после 3-го года).